– Совсем никаких предположений?

– Контре, кому же ещё, – дал самый что ни на есть абстрактный ответ Зиновьев, при этом с чувством фыркнув. Дзержинский понял, что расспрашивать его бесполезно, а потому решил заняться расследованием убийства Урицкого самостоятельно.

В ходе следствия стало известно, что в Урицкого стрелял некто двадцатилетний Леонид Каннегисер, принадлежавший к партии эсеров. На допросе он сознался в преступлении, а также из его и показаний свидетелей была составлена картина преступления: будучи раненым, точно в голову, Урицкий скончался на месте. Каннегисер бросился на улицу. Его погубило то, что в состоянии шока он забыл фуражку и даже не спрятал револьвер, но вместо того, чтобы смешаться с толпой, Каннегисер вскочил на велосипед, на котором и прибыл на площадь, и быстро поехал прочь.

Звуки выстрела услышали служащие, находившиеся на первом этаже. Сбежав по лестнице, они увидели лежащего на полу Урицкого. За Каннегисером была организована погоня. Автомобилю запросто было догнать велосипедиста, и Каннегисера арестовали. Причину расправы эсер объяснил мщением за смерть его друга, офицера, расстрелянного ПетроЧК по делу о контрреволюционном заговоре.

Но всё это было выяснено к самому началу сентября, а пока что Дзержинский, сидя в кабинете Зиновьева, (сам же Григорий Евсеич нервозно мельтешил вокруг стола) пытался связаться с Москвой.

– А вдруг покушения повторятся? – обеспокоено спросил собственник кабинета, остановившись.

– Кому вы нужны, – бросил Феликс, продолжая упорно дожидаться ответа, с силой сжимая телефонную трубку.

– Мало ли что... И вообще: почему, если я спрашиваю, так речь, значит, идёт обо мне? – возмутился Зиновьев, но более ни о чём спрашивал и не стал мешать Дзержинскому.

Наконец, связь наладилась, и из телефона раздался тихий голос: «Свердлов слушает».

– Это Дзержинский, – выдержано ответил чекист. Он ожидал услышать другой голос: Ильича. Однако Свердлов, не заподозрив никакого недовольства, заботливо откликнулся.

– А, Феликс, ты уже прибыл в Питер…

– Можешь просить к телефону Владимира Ильича? – оборвал его Дзержинский. Зиновьев, который стоял рядом, трусливо наблюдал, насколько мрачнее и озабоченней становится выражение лица «Железного Феликса».

– Его, к сожалению, нет в Кремле, – послышалось в трубке.

– Как нет? – переспросил Феликс, нахмурившись. – Я настаивал тебе обеспечить дополнительные меры безопасности! Ленину в свете последних событий категорически воспрещается покидать Кремль.

– Он уехал на митинг.

– Ты с ума сошёл?! – гневно воскликнул Дзержинский. – Все митинги должны быть отменены!

– Феликс, послушай: и я, и Крупская, и Ульянова – мы все настаивали на том, чтобы Владимир Ильич остался в Кремле. Всеми силами удерживали, он знаешь что ответил?..

– Мне всё равно, что ответил вам Ленин, – негодовал чекист. – Он следовал идеологическим принципам, а твоё дело было удержать его любой ценой.

– Не беспокойся, на митинге все рабочие, он – не один, Ильичу ничего не грозит, – успокоил Свердлов. – Занимайся своей работой.

В телефоне послышались гудки. Феликс, бледный как смерть, казалось, видел то, что не подвластно увидеть никому – настолько чудовищным был его взгляд. В то мгновением Зиновьев больше всего желал провалиться сквозь землю, чтобы, когда очнётся Дзержинский, он не испепелял его глазами. Чекист упорно смотрел в телефон, будто гипнотизируя предмет, затем молча встал – Зиновьев тут же засуетился.

– Что-то случилось?

– Нужно следить за звонками, – туманно бросил «Железный Феликс». – Пока что ничего.

– Тогда, не понимаю, отчего так переживать?

Дзержинский вздрогнул: он вдруг осознал, что не понимает, какого чёрта уже пять минут стоит, как памятник, посреди чужого кабинета, а хозяин помещения юлит вокруг него, пытаясь что-то выяснить. С трудом оторвав взгляд от созерцания дверной ручки, чекист перевёл его на Зиновьева.

– Нужно всегда быть начеку, – ответил Феликс, не без абстрактного тона и повторил. – Нужно следить за звонками.

– Ну, х-хорошо, – запинаясь, произнёс Григорий Евсеич. Дзержинский кивнул – больше себе, чем товарищу по партии, и, протягивая руку к заветной дверной ручке, сказал.

– Если что, то сразу сообщать мне.

Зиновьев угукнул и до того стоял по стойке смирно, как оловянный солдатик, пока за Дзержинским не захлопнулась дверь. Председатель Петросовета облегчённо выдохнул и рухнул за свой стол.

Глубоко вечером, уже в холодное время суток к заводу Михельсона подъехал тёмный «Рено-40». Ледяной, осенний ветер вихрем окатил фигурку Ленина в ту же секунду, когда тот вышел из машины. На площади Владимир Ильич стоял около минуты, обескуражено озираясь по сторонам: на пустынных, ночных улочках и на углу, у входа на завод никого не было – никто его не ждал. Всё было тихо, только ветки деревьев трещали в бешеном, хаотичном ритме, создавая какой-то чудовищный, устрашающий звук. Уличный пятачок, где находился Ленин, был едва ли освещён тусклым светом медных фар и отдалённых фонарей, и, глава большевиков, ёжась от ветра, взглянул на карманные часы.