Произнеся последний вопрос, Троцкий моргнул и резко перевёл взгляд на чекиста, захлопнув зажигалку. Огонь погас.

– Да, это я сказал Кобе, – мрачно согласился Дзержинский, – потому что не вижу в этом никакой опасности и риска.

– Что конкретно? – взволнованно бросил нарком, вскакивая с кресла и приближаясь к чекисту. Не рассчитав силы, нарком с силой затряс его за воротник, ибо страх разоблачения был сильнее, чего бы то ни было. – Об Октябре? Про Керенского?! О Франции 1905-ого? О чём?!

– Это был разговор о философии, – пламенно возразил чекист, отрывая ледяные руки Троцкого от своей шинели, – о высоком: о легенде о Великом мастере, его учениках – не о политике, и тот разговор не уходил так глубоко, потому что он сам просил меня рассказать.

– Когда же ты успел? – недоумевал нарком.

– Ещё год назад.

– Часть диалога, возможна, им уже забыта, – обнадёжено пробубнил Лев, начиная бродить по кабинету, рассуждая вслух. – Однако важно узнать: нарыл ли Коба ещё чего-нибудь за это время или же его представления об “Приорате Сиона” всё ещё столь расплывчаты? Слушай: Ленин вопреки мне собирается всё же отправить Сталина на фронт – снова, и уже в Пермь, дабы разобраться с разложившийся там армией, как он это великолепно сделал в Царицыне. Наверняка уже сегодня Владимир Ильич вручит ему мандат, и я прошу тебя ехать вместе с ним. Ты – лучшая для того кандидатура, Ленин это отлично воспримет и более того...

– Хочешь, чтобы я выяснил у Кобы всё, что он знает?

– Ты понимаешь меня с полуслова, – хитро улыбнулся Троцкий. – Скажи Ленину, что едешь вместо меня. Ильич хотел, чтобы я отправился на Урал вместе с Кобой – что за маниакальное желание нас свести? Уму не постижимо, право слова!

– А работа в ЧК? А что, если Свердлов именно в это время совершит новое покушение? – с тревогой спросил Дзержинский. Ему не очень понравилось, что за него уже всё решили, однако Троцкий обладал способностью к убеждению. По крайней мере, всё было более чем логично – Кобе, несмотря на его ум, не пришло бы и в голову, что председатель ВЧК отправится в Пермь вместе с ним только для того, чтобы расспросить о некоторых важных вопросах.

– Ich werde nehmen unter seine Fittiche ( Я возьму под свою опеку), – заверил Лев, вернувшись к своим отчётам. – Не волнуйся, Феликс. Я не допущу. Спасибо за прояснения, больше не буду тебя задерживать.

Огонь из зажигалки Троцкого почему-то невольно напомнил Феликсу годы своего заключения в Орловском централе. Там не было огня. Почему-то он помнил только зиму, словно там, в этом провинциальном городке России, не было ни весны, ни лета. Помнил, как каждый вечер по 3, по 4 человека погибали его товарищи. Орёл клевал их, будто те были ядовитыми змеями. Разумеется, не зря ведь эта птица олицетворяла символ Российской Империи. И тот город был призван уничтожать таких, как он. Он никогда больше не вернётся туда и как бы чекист ни хотел забыться: выпить сотню бутылок вина и выкурить тысячу сигарет – ничто не могло затмить страшные воспоминания о проклятом заключении, которые до сих пор преследовали его в кошмарах. Централ не стал местом его смерти, но стал местом его личного Ада, личного аутодафе. Ужас и безумия, пережитые в той тюрьме можно было приравнять к самой жестокой физической смерти. Чтобы привыкнуть, нужно было стать животным, лишиться морали. И всё это он в тайне списывал не на жестокость системы, а на общую картину города. Именно туда его отправил из “X павильона” чёртов Орлов. Человек, которого простил Дзержинский, оказался белым шпионом. Он бежал за границу осенью в связи с началом “Красного террора”. А потому никакой жалости к белым первый чекист отныне не питал.

Именно поэтому он хотел устроить казнь де-факто врага страны именно в Орле. Это было сродни мании, это стало его смыслом на ближайшее время. Дзержинский чувствовал, что Гражданская война окончится победой “Красной армии”. Нужно было воспользоваться этим жестоким временем. Один вопрос, который мучил его целый месяц: как? Как заманить Свердлова в самую глушь РСФСР? И что произойдёт там с ним? Подослать убийцу? Своих, из ВЧК? Если всё вскроется, Свердлов предпримет очередную попытку избавиться от Ленина. Дзержинский не мог этого допустить. Если только Троцкий в качестве спасительного огонька сможет всё предотвратить.

Однако нужно было сосредоточится и выбросить этот надоедливый огонёк из головы. Льва Давидовича беспокоил Коба, а значит нечего переживать. С ним-то он точно найдёт общий язык. И вот как раз он – лёгок на помине, поднимается по лестнице второго этажа.

– Иосиф! – позвал товарища Дзержинский, дабы он остановился и обернулся.

– Здравствуй, Феликс, – любезно улыбнулся Коба, дожидаясь, пока чекист поравняется с ним – какими судьбами?

– Владимир Ильич вызывал к себе в кабинет, – Феликс взглянул на лестничный проход. Им как раз было по пути. – Ты знаешь про ситуацию в Перми?

– Имею представление. Думаешь, товарищ Ленин проведёт со мной разъяснительную работу по этому поводу? Отправит на точку?

– Такое предположение сделал Лев Давидович.

– Троцкий? – Коба демонстративно хмыкнул, широко растянув рот в улыбке. – Ну что ж, этот павлин только и делает, что предполагает...

Однако Дзержинский не поддержал юмор товарища. Наоборот вопреки ожиданиям Коба, чекист нахмурился и сурово произнёс:

– Попрошу тебя, Коба, не выражаться оскорбительно! За словами следуют дела, в нашем же случае пока что только слова.

– Действительно, товарищ Дзержинский, и когда же Бронште... товарищ Троцкий успел очаровать такого человека, как ты? – нарком по делам национальностей поднял брови. – А впрочем, не имеет значения, я ведь этим рискую, верно?

– Das ist recht, – кивнул чекист.

– С чего вдруг на немецком?

– Германия скоро будет нашим союзником.

– Экий ты дипломат, Феликс.

Положение у Кобы улучшалось с каждым месяцем. Ильич был к нему благосклонен и общался с ним практически наравне с Троцким. Грузин прекрасно понимал, что Ленин желает помирить заклятых конкурентов. А потому не удивился, что председатель ВРК, не горя энтузиазмом, всё же пригласил его на дачу. Вернувшись домой, Коба очень долго заливался смехом, рассказывая Каменеву и Наденьке о том, как вывел из себя едва ли сдерживающегося Льва. Троцкий жалил тонким сарказмом, словно пчела, но Джугашвили успел изучить его. И даже по своему привыкнуть к его выходкам. А вот Ленину это не нравилось. Он не гневался, но очень расстроился, когда узнал о провале своего, блестящего на первый взгляд, плана.