Местный дворник Савелий Иваныч Коченёв сгребал метлой павшую с деревьев листву в большие кучи, походившие на горы. Люди совершенно разных сословий перебегали улицу, мчась по своим делам, перепрыгивая лужи, обходя стороной лиственные горы и все, абсолютно все наступали на прекрасный, пёстрый ковёр. «Коба выглядел тогда не совсем здоровым», – так описывал его союзник. Лицо было бледно-серое, ровно под цвет облаков на небе, и только, похожие на чернильные пятна редкие веснушки, создавали неких контраст. Тёмные печальные или просто задумчивые глаза с мягким медовым оттенком были опущены. На нём было тёмное пальто, как у Льва, только сношенное – потрёпаннее. Единственной тёплой вещью был вязанный бардовый шарф, но он был такой длинный, что, даже обмотав им шею несколько раз, сзади на ветру развивались два длинных хвоста.

– Ты снова хмур, – после долгого молчания Лев, наконец, решился нарушить тишину, которую долго переносить просто не мог по причине своего характера. Его замечание звучало так спокойно и монотонно, словно он выразил своё мнение о погоде. Коба в ответ лишь тяжело вздохнул.

– Не буду искать причин, чтобы оправдываться перед тобой, Лев. Просто прими это как должное.

– И никогда ты не расцветаешь, Коба, – Каменев с долей неодобрения посмотрел на товарища. – Я уже смирился, но постарайся хотя бы на короткое время сделать вид, что всё хорошо. Ты же отталкиваешь от себя людей своим поведением.

Коба недовольно фыркнул, отвёл глаза в сторону аллеи лип и осин, листья которых успели покрыться матовым золотым цветом, таким же, как и его глаза. Эти деревья гармонично сочетаются с пасмурным небом и серо-голубыми облаками, отражаются в лужах на дороге, словно в зеркалах. Запах погоды после дождя и ледяной ветер как ничто другое освежали в этот сонный и медленный сентябрьский вечер.

– Знаешь, что я не люблю кичиться и строить гримасы, как ваш дорогой Троцкий. У меня есть ты, Зиновьев, зачем мне мнение других? Зачем вести себя так, как не хочется, вот я не хочу улыбаться и не буду.

– Ты точно разговаривал с Дзержинским, говоришь его словами и, похоже, зря, – сказал Каменев, не сводя своих глаз с Кобы. – Хотя с другой стороны, всё это, конечно, правильно, но я же не смогу тебя всегда поддерживать, ещё одной твоей хандры я не вынесу.

– И что ты этим хочешь сказать? – Коба всё-таки повернулся лицом к товарищу, подозрительно вглядываясь в него. Каменев не отвечал несколько минут, переводя взгляд с Кобы на дорогу, затем на его шарф и наоборот, но вскоре Лев всё-таки собрался с духом.

– Я… не хочу тебя обидеть, но таким эгоистичным отношением ты рискуешь остаться один. Хочешь быть таким же изгоем, как Дзержинский? Ни слова доброго от тебя не дождёшься, а вечно утешать тебя я не в силах.

– Смотрю, ты тоже не в настроении сегодня – так ты, значит, думаешь, – горько усмехнулся Коба. – Слово «дружба», Лёва, подразумевает для тебя целенаправленный и ритуальный обмен теплотой души, как материальным товаром? А как же бескорыстность, желание помогать от чистого сердца?

Каменев на минуту отвернулся от Кобы вперёд, глубоко задумавшись над словами товарища.

– Я ценю то, что ты считаешь меня своим другом, Коба, но ты даже не хочешь понять меня, вдруг у меня тоже проблемы существуют?

– Тебя что-то беспокоит? – с неподдельным сочувствием спросил большевик. – Интересный какой, откуда я могу знать, если ты не говоришь.

– Зря я затронул эту тему, так бы вряд ли и сказал…

– Что ты ломаешься, как девица на ярмарке? – со своим национальным чувством эмоций воскликнул Коба. – Ты не доверяешь мне?

– Коба, прошу тебя, не задавай мне такие провокационные и грубые вопросы, – не выдержал Каменев и с мольбой обратился к Кобе. – Ты же товарищ мой, столько времени вместе, вряд ли я заслужил такое отношение.

– Ты скажешь или до сумерек ждать придётся? Не лето, к вечеру теплеть не будет.

– У меня в последнее время начали возникать опасения, конкретно вопроса…перманентной революции.

– Опасения?

– Да, просто из памяти не уходит этот жуткий июль, да и август нерадостный, а вдруг не получится и сейчас? – Коба заметил, что глаза Льва непроизвольно заблестели, а голос дрогнул. – Что если на этот раз Керенский не ограничиться одними арестами и убьёт нас всех?

– Ну и напрасно беспокоишься. Думаю, Владимир Ильич вряд ли бы стал подвергать нас всех риску, если тот бы действительно существовал. Ты стал каким-то нервным в последнее время, неужели месяц заключения в «Крестах» так повлиял на твой безмятежный характер?

Каменев отрицательно покачал головой.

– Ты просто не знаешь нашего Ильича, – печально отозвался он. – Со временем обязательно поймёшь меня – даже месяц невольного заключения может полностью поменять человека.

– Ха, почему же не изменил Троцкого? – снова с горечью усмехнулся Коба. На этот раз его сарказм был не без основания. Но Лев твёрдо возразил ему.