Но Коба додумать не успел, его уже затянул коварный и безмятежный мир снов, в котором все мечты приобретают реальность…

====== Глава 26. Октябрь – месяц десяти ======

И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди... И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!

Безумная тоска и скука мешали заснуть Мише. Чего он только не делал: по нескольку раз перекатывался на другой бок, лежал навзничь, уткнувшись лицом в подушку, из-за чего было совершенно невозможно дышать, долго смотрел в потолок, пытаясь разглядеть в нём основу человеческой жизни. Даже нехотя вспомнил о популярном американском способе заснуть: считать овец, но и это [как не странно] тоже не помогало. Сбившись на трёхсотой чего-то-там, что считал, Миша удачно забыл, он в ходе длинных логических умозаключений пришёл к выводу, что лучше не о чём не думать, расслабиться, и это, знаете ли, всё-таки помогло. Но когда юноша всё-таки задремал, на улице включили прожектора домов – осветить путь ряду дирижаблей. И [сволочи этакие] не выключили! Но что было в такой ситуации подлее всего, так это отсутствие занавесок в кабинете отца – часть из них просто сорвали при обыске. Ну, Мише-то ладно, он на диване спал, а Виктория устроилась на подоконнике, ширина которого была около метра [такие вместительные подоконники стали популярны у светской касты российский жителей в 2014-15 годах: на них удобно было располагать экстравагантные горшки с цветами, да и батареи перекрывать удобнее]. Горшки с цветами после обыска исчезли…

Но оказалось, что не один только Миша не мог уснуть в эту ночь. Его брат поначалу прекрасно уснул, расположившись на полу, он прекрасно адаптировался к местам в любой ситуации. Но, в эту ночь была, видимо полнолуние, неведомые силы заставили Сергея проснуться. Нет, это были, конечно, не неведомые силы, а обыкновенный луч света прожектора, который светил ему прямо в зелёные глаза. Сергей не терпел ситуации, которые выводили его из себя, своих эмоций он не скрывал, но умело мог держать их при себе. Свет в глазах относился к исключениям, пять минут лежать с мыслями «а может всё-таки перестанет» [знакомая каждому второму россиянину ситуация: храп соседа, «веселье, музыка и крики за окном или за стеной, и этот список можно продолжать бесконечно] не резон. Масло в огонь подливало ещё существование такого педанта, с повадками аристократа–дворянина, интеллигенции девятнадцатого века. И из-за всех этих причин Сергей как можно тише, чтобы никого не разбудить, попытался хоть какими-то остатками занавески перекрыть доступ света в комнату [как российские власти, только с газом и Украиной].

– Вы не спите? – удивлённым шёпотом спросил он у Виктории.

– Я и не спала, – так же тихо ответила девушка. Она держала в руках ценнейшие тексты документов, листов и ежедневников. – Это бессмысленно, к тому же моё любопытство взяло бы верх, и я обязательно прочитала бы хотя бы один листочек, даже несмотря на то, что могу окончательно ослепнуть.

– Оно вам надо?

– Надо, коль читаю.

– Раз так, то скажите мне, во-первых… вы на моём пальто лежите? – Орлов возмущённо бросил взгляд на чёрный рукав, свисающих с подоконника. – Я его вешал, чтобы оно после дождя высохло.

– Да, на вашем, – спокойно ответила Виктория, переворачивая лист [разговаривая, она читала одновременно]. – Увы, я не рискнула фамильярничать и просить у вас одеяла.

– Скромница какая, одеяла попросить не захотела, а молча на пальто...

– Если жалко, могу отдать, – голос её был невозмутим, железен и полон уверенности. – Только Мишу будить придётся.

– Не жалко, я хотел для себя о вас несколько вопросов…

– Это допрос, товарищ чекист? – Виктория подняла одну бровь, подозрительно бросила взгляд на Орлова.

– Во-первых, нет, не допрос и, во-вторых, я не чекист. По крайней мере, я ночью не вламываюсь в квартиры.

– Правда, что ли? – ухмыльнулась девушка. – У вас плохая память, Серго, а сегодняшняя ночь исключение? Ха-ха, теперь я вас так и буду называть: чекист Серго. Забавно, это как Дзержинский и Орджоникидзе вместе взятые.

Сергей начал понимать, что девица специально выводит его из себя, просекла откуда-то о вспыльчивом характере, поэтому не стал поддаваться на провокации. На малознакомые фамилии решил просто не реагировать.

– Любите сравнивать всё с вашими любимцами? И откуда это навязчивое желание у студентки актёрского факультета? Может, даже знаете их цвет глаз?

– Знаю, – ничуть не смутившись, по-прежнему отвечала Виктория. – У вас, например, такие же, как у Феликса, а у Миши – светло-карие, как у Кобы…

– Кто такие Феликс и Коба я не буду у вас спрашивать, – перебил её Сергей [дурак, а про цвет глаз, зачем спрашивал, ой дурак]. – Меня интересует другой вопрос, для каких целей вы завербовали моего брата. Вы в курсе, что он несовершеннолетний? Мне не нравится ваша организация, при этом вы настойчиво и успешно скрываете её цели.

– Да вы буквально прижали меня к стенке, – ухмыльнулась Виктория. – И почему такие смелые подозрения?

– То, что вы владеете НЛП, мне ещё месяц назад стало понятно. Такая незаметная, но действенная техника манипуляции используется только агентами или шпионами мирового уровня. Писать двумя руками умеете. О вас я знаю только то, что вы якобы учились в институте культуры на актрису. Возможно, там вас и научили мерить маски.

– Значит, по вашим словам, я британский агент, присланная в эту страну, чтобы посредством переворота развалить её? Мне британский генштаб дал взятку, и я вербую людей и пропагандирую идею революции. Так? Ну, вы меня, конечно, завысили. Прям до Ленинского уровня.

– Всё идет именно к этому. И историю вы, поэтому изучаете, дабы не допустить промахов при повторном перевороте. Что вас может выдать, так это имя.

– А кто сказал, что у меня настоящее имя? Кстати, – Виктория из под самого низа листов и папок достала тёмную книжку с кожаным переплётом и протянула Орлову. – Ежедневник вашего отца. Я не заглядывала, не имею права. Есть ещё несколько документов по поводу завещания, но их я верну вам потом. Николай Тимофеевич мог делать в нём какие-либо заметки по работе, поэтому прошу вас беречь его.