— Что, не узнаёшь?

Феофан попробовал вспомнить, но не смог.

— Ай-яй-яй, как нехорошо забывать друзей! Но, конечно, более пяти лет прошло, а в тюрьме год считается за три... Цеца я, твой сокамерник, восторгавшийся искусством твоим демонстрировать фокусы.

Молодой человек радостно воскликнул:

— Господи, ну как же! — и схватил Цецу за руки. — Здравствуйте, милейший. Вы совсем другой в этой бороде. Почему такая одежда? Что, пошли на паперть?

Старикан ответил:

— Долгая история... Убежало нас восемь человек, я один остался в живых. Если б не сбежал, до сих пор бы гнил в заточении. Скрылся у трактирщика Кипаридиса, моего человечка (помнишь, я рассказывал?), он и переправил меня в Галату. Тут эпарх надо мною не властен, но зато и воровать совестно. Пробавляюсь подаянием и случайной работой.

Сын Николы отцепил от пояса кошелёк, развязал и вытащил оттуда несколько серебряных и медных монет:

— Вот, возьмите, не погнушайтесь, я теперь в деньгах не стеснён.

Цеца с благодарностью взял и не без лукавства отметил:

— Ты такой же щедрый и добрый, как синьора Барди. Дай ей Бог здоровья и счастливого разрешения от бремени!

Дорифор напрягся:

— Где вы видитесь с нею?

— У латинского собора Святого Петра, что стоит на Торговой площади. Мона Летиция ходит к каждой мессе. И одаривает убогих. Ах, какая красавица — посмотреть приятно!

— А записку ей передать вы могли бы? Тоже заплачу.

Дедушка ответил:

— Отчего же не передать, коли очень надо?

— Только так, чтоб никто не видел.

— Обижаешь, юноша: я ли не провёл за решёткой в общей сложности лет пятнадцать как мошенник и прохиндей? Сделаю искусно, и комар носа не подточит!

— Ладно, погоди, напишу сейчас.

Сев на доски, сложенные в углу, оторвал от листа пергамента, на котором делал пометки палочкой графита, небольшой клочок и как можно мельче вывел: «Дорогая моя, любимая, не предпринимай ничего фатального, заклинаю тебя Всевышним. Пресвятая Дева поможет нам. Твой навек, до гроба». Аккуратно свернул и отдал в руки нищего вместе с несколькими медными фоллами. Бывший уголовник заверил:

— Если что ответит, я и на словах передам. Как тебя найти?

— Я сюда заеду на будущей неделе.

Но когда художник вновь явился к недостроенной церкви и провёл полтора часа в ожидании Цецы, вместо попрошайки с четырёх сторон к Софиану подошли вооружённые люди. И один из них, крепкий пятидесятилетний мужчина с перебитым и неправильно сросшимся носом, объявил:

— Феофан Дорифор! Именем Генуи, вы, мессир, обвиняетесь народом Галаты в сопричастности к покушению на жизнь моего сына, Пьеро Барди. И своей властью кавалерия я задерживаю вас для детального выяснения обстоятельств.

Живописец воскликнул:

— Здесь какая-то страшная ошибка! Я не знаю вашего сына, и о покушении на него мне тем более ничего не известно.

— А знакомы ли вы с неким Цецой, выдававшим себя за нищего?

Сын Николы признал:

— Да, знаком. Ну и что с того?

— Где вы познакомились?

— Предположим, в тюрьме эпарха. А какое это имеет значение?

— Как вы оказались в тюрьме?

— Обвинялся в убийстве моего дяди...

— О! Ага!

— Нечего смеяться! Обвинения были сняты. Потому что я честный человек.

— Честный, честный, конечно. Водитесь с отъявленным негодяем Цецой, нанятым известной вам особой для убийства мужа!

Софиан открыл от удивления рот:

— Цеца?.. Нанят?..

— Ах, не делайте вид, будто вы узнали это впервые.

— Я клянусь, что не знал! Жизнью и здоровьем клянусь!

— Ничего не знали?

— Абсолютно ничего.

— И молили кое-кого в собственной записке — «не предпринимать ничего фатального»?

Феофан осёкся. Произнёс негромко:

— Не имеете права. Я не подданный Генуи. Вы не можете меня арестовывать.

— Разберёмся. Если что — отдадим вашему эпарху. С соответствующими словами. — Повернувшись к страже, Марко приказал: — Уведите задержанного.

В каталажке Галаты было поприличнее, чем в тюрьме эпарха: одиночная камера, деревянная койка и матрас из конских волос, есть давали три раза в день и довольно сносно готовили. Следствие продлилось неделю.