Диггон не сводит со своей жертвы выжидательного взгляда.

— Боль не пугает лишь безумцев.

— Боль — это хищный зверь, который может уничтожить любого. Но всегда остается возможность обуздать хищника, превратить его в своего союзника.

Лея до крови прикусывает губу.

Голос Бена внезапно умолкает, захлебнувшись в леденящем ужасе, когда юноша угадывает присутствие матери. И Лея готова поклясться, что в эту секунду в его мыслях мимолетно проскальзывает образ еще одной — молодой женщины. Они обе подсознательно связаны с ним по воле Силы. Вселенский поток может донести до них его мучения, его унижение и беспомощность, наконец, его страх в преддверии неизбежного — чувство, которое он уж точно предпочел бы спрятать ото всех.

Нет! Ни к чему им знать, что с ним происходит. В этом есть что-то стыдное и неправильное. Трудно судить, кого он в теперь жалеет больше — себя или их, однако Лея отчетливо слышит обращенное к ней, сварливое и почти ревностное:

«Убирайтесь из моей головы!»

В отчаянии он резко закрывается от нее, словно от врага. Натужно выталкивает ее прочь и судорожно захлопывает свое сознание. Как подросток, возмущенный тем, что мама посмела войти без стука к нему в комнату.

Лея приподняла веки. С нее градом катился пот.

Вокруг царила все та же предрассветная полутьма. В окно сыпал холодное могильное сияние бледнеющий небесный диск — Корусант, отражая свет звезды, подобно зерцалу, направлял ее лучи на поверхность спутника.

Но уже через секунду вдруг стало светло. В комнате зажглось автоматическое освещение, которое срабатывает, если кто-то переступит порог — до недавнего времени Лея жила одна, и так ей было удобно; так она привыкла.

Ей на плечо легла теплота и тяжесть знакомой мужской руки. Притянув к себе сестру, Люк с беспокойством выговорил:

— Ты кричала…

Органа недоуменно нахмурилась. Странно, все это время она напрочь не слышала ни звука собственного голоса.

Она уже не плакала, нет. Недавние слезы высохли, оставив лишь едва заметные борозды на щеках. Однако оцепенение ужаса, владевшее телом пожилой женщины еще какое-то время, ее безжизненный, устремленный в одну точку взгляд — все это говорило о том, что ненастье вовсе не отступило; что она не выбралась наружу, а наоборот, погрузилась на большую глубину.

Люк почувствовал это и содрогнулся.

Еще несколько мгновений потребовалось Лее, чтобы ее сознание окончательно воспрянуло после увиденного и пережитого. И только потом ее тело начало оттаивать, а душа — оживать.

Уткнувшись носом в плечо брата, она глухо и обреченно прошептала:

— Мы… мы опоздали, Люк…

Скайуокеру не требовалось много времени, чтобы догадаться о смысле ее слов. Канцлер все же пошел на то, на что, близнецы до последнего надеялись, тот не решится пойти.

Наклонив голову, Люк осторожно поцеловал сестру в макушку. Робкая и неуклюжая попытка успокоить ее боль.

Лея с изумлением и трепетом отметила, как он бледен и напряжен.

Сжав кулаки, джедай процедил с отвращением:

— Нет, не опоздали. Еще нет.

В его голосе звучала грозная решимость.

… В следующую же их встречу Лея во всеуслышание назвала канцлера Викрамма «ублюдком». Позабыв обо всяких рамках приличия и нормах светского тона, она выплюнула это слово прямо ему в лицо с такими ненавистью и злобой, что тот не на шутку опешил. Впрочем, чего еще ожидать от охваченной горем эксцентричной принцессы? Викрамму повезло, что эта встреча произошла не в здании суда или Палаты сенаторов, где их могли увидеть посторонние — не приведи высшие силы, журналисты, — а в Офисном здании, куда вообще-то без особого распоряжения не допускается никто, кроме служащих.

***

Всего нескольких процедур особого допроса (проведенных, однако, строго в рамках дозволенного) хватило Диггону, чтобы окончательно убедиться в том, что он смекнул еще на корабле, когда впервые беседовал с пленным рыцарем: этот парень заставит с собой повозиться. Охваченный огнем своего невероятного и, честно говоря, утомляющего фанатизма, тот не сдастся так просто, сколько ни накачивай его химией. Судя по всему, тот почитает едва ли не за удачу снискать героическую и мученическую смерть во имя своей веры и во славу Первого Ордена.

К такому человеку нужен особый подход. Требующий одновременно твердой руки, опыта в подобных делах, а также определенной доли изобретательности и выдержки, чтобы тщательно, методично добиваться не только нужных сведений, но и полноценного подчинения жертвы, поскольку не сломавшись полностью, этот пленник не откроет того, что знает. Необходимо было довести его до высшего отчаяния — то есть, до такого состояния, в котором человек уже и не мыслит себя человеком. Чего трудно, или даже невозможно добиться обыкновенными средствами, учитывая обидно низкий болевой порог и огромную выдержку, которые демонстрировал Рен все последнее время. Не говоря уж о том, что подобное выходило далеко за рамки закона и официально допустимых методов.