Кайло делает паузу.

— Уж я-то наслышан об этом. С детства.

Иронию в его словах способны были понять немногие — только Диггон, его превосходительство Верховный канцлер Лайам Викрамм и сама Лея. Эти три человека оставались единственными присутствующими на слушаниях лицами, которым была известна правда о происхождении Кайло Рена.

Очевидно, Викрамм по-прежнему считал невыгодным обнародовать настоящее имя преступника. Возможно, он опасался, что известие о родителях Кайло Рена может пробудить у общественности ненужное сочувствие. А может, не желал нового скандала, подобного тому, что разгорелся в сенате шесть лет назад.

В глазах подавляющего большинства подсудимый по-прежнему был только «Кайло». Хотя каждому было понятно, что это псевдоним, никто не пытался пролить свет на истинное имя преступника, какового у того вообще могло не быть. Его посчитали одним из одаренных нищих детей, которых некогда приютили имперские агенты, чтобы воспитать из них цепных псов. Беспризорник без семьи и без имени, который присвоил себе имя темного лорда Дарта Вейдера, назвавшись его внуком (что, разумеется, никак не может быть правдой) с целью возвыситься. Такова была официальная позиция, которую никто не оспаривал и не подвергал сомнению.

Впрочем, Лее уже было все равно. Если бы сейчас какой-нибудь особо прыткий инсайдер, каковым в прошлом выступила Синдиана, открыл всей Республике, что Кайло Рен — ее сын, генерал Органа подтвердила бы эту информацию, не задумываясь — без тени смущения или горечи. Хотя бы потому, что именно сейчас, в ходе этой судебной канители, она получила возможность полноценно убедиться в справедливости своих давних ощущений. В том, что ее прекрасная гордость на заре материнства не обманула. Ее сын в самом деле наделен потрясающе крепким духом и сильной волей. Он был рожден, чтобы стать бойцом.

Она не собиралась отрекаться от него, какие бы трудности это ни сулило. Однако и открывать правду самостоятельно не спешила, опасаясь неприятностей.

— Поэтому вы приказали расстрелять поселенцев на Джакку?

— Пустынную шваль. Еретиков и бродяг.

— А на Ованисе?

— То же самое. Разве что вместо пустыни — каменный каньон, откуда выползали эти отродья.

— А на Такодане?

— Воры, пираты, контрабандисты. Каждого второго из них власти Республики сами были бы не прочь приговорить к расстрелу.

Диггон хохочет.

— Магистр Рен, вы неподражаемы!

Убийство мирного населения — вот ключевой момент обвинения. И тут советники Викрамма постарались на славу, приказав каждому воинскому подразделению выбрать их архивов все, что может послужить доказательством вины Кайло. А поскольку тот и сам не таил своей причастности к карательным операциям, очень скоро этот факт вовсе перестал вызывать у суда какие-либо сомнения.

Однако если в отношении судебных показаний заключенный вел себя с присущей ему дерзостью, играя и дразня допросчиков, день за днем не сбавляя позиций и не собираясь, кажется, даже пытаться вывернуться, то во всем, что касалось информации о Первом Ордене (а на допросах Диггон нередко спрашивал об этом) Кайло все так же сохранял бдительность и не сообщал ничего важного.

Когда в конце первой недели Диггон обратился к генералу Органе с новой «личной просьбой», в которой — он изначально предвидел это — она, скорее всего ему откажет, Лея, выслушав майора, поняла, что шутки окончились.

Естественно, прошло то время, когда допросчики рассчитывали разговорить свою жертву обыкновенными, самыми невинными способами — должно же у Диггона когда-нибудь закончиться терпение. Следующий этап — попытки воздействовать на пленника через близких ему людей. Это опять-таки совершенно естественно.

Диггон имел собственный список лиц, которые могут быть полезны в этом вопросе. Однако таковых оказалось до обидного мало: генерал Органа, мать заключенного; давно пропавший без вести Люк Скайуокер и некая Кира, о которой так и не удалось ничего узнать.

Разведывательному бюро было известно, что Лея Органа является чувствительной к Силе, да она и сама, кажется, не намерена это скрывать. Если бы она согласилась воздействовать на разум пленника телепатически, чтобы вытащить из него информацию, которую тот отказывается сообщить ни при каких уговорах или угрозах, тем самым она бы сослужила добрую службу не только Республике и Сопротивлению, но и самому своему сыну.

Иначе у властей не останется выбора, кроме как применить допрос с пристрастием. Этого Диггон не говорил; подобного рода обстоятельства и не требуют отдельного упоминания. Лея все поняла сама.

Всего мгновение она колебалась, думая о том, что предстоит пережить Бену, если она откажется. Однако воспоминание о произошедшем на Эспирионе; понимание, что она сейчас опасно приблизилась к тому, чтобы повторить одну из самых скверных своих ошибок, возвратило Лею к реальности.

Она ответила решительным отказом.