Особняк, в котором жили их родители, Нина полностью доверила Сандро: сейчас ей невыносимо было находиться там, где каждый уголок напоминал о самых дорогих людях, которых не вернуть уже никогда, и возвращал в те счастливые дни, когда они праздновали Рождество и Новый год, вместе с таким нетерпением ждали поездок на море, в Болгарию, катались на ватрушках с заледеневших горок всего пять месяцев назад, забывая о своём возрасте и дурачась, как малые дети, а потом отогреваясь горячим шоколадом у камина в уютной гостиной, объединив две большие семьи. Может быть, потом когда-нибудь станет легче… Но, наверное, не сейчас, и даже не через год или два. Брат, в свою очередь, не посмел менять что-то в родительском доме: после всего произошедшего он, наоборот, очень часто приезжал туда, долго бродил по комнатам, пристально рассматривая деревянную утварь, часть из которой была сделана самим Николаем, причудливые узоры на обоях, то, как была расставлена мебель. В такие минуты ему начинало казаться, что родители по-прежнему рядом.

Нине и Александру было двадцать восемь лет и тридцать два года, но они ощущали себя маленькими детьми, в один миг оставшимися круглыми сиротами, — наверное, то же самое чувствуют все люди в любом возрасте, когда из жизни уходят их родители.

Йен смог выбраться в Торонто лишь спустя неделю после гибели родителей Нины, но он успел на похороны и не покидал болгарку ни на минуту. Однако после того, как всё закончилось, он поспешил увезти её из Канады, потому что и сам видел, насколько ей тяжело быть там.

Нина держалась за Йена, как за спасительную соломинку в реке с сильным течением, которая не давала уйти с головой под воду окончательно и утонуть.

Они засыпали в одной постели, но физическая близость сейчас им была не нужна.

Они держали друг друга за руки и порой просто молчали, сидя рядом, когда Нина клала голову ему на плечо и закрывала глаза, ощущая какое-то невероятное — не физическое, а душевное — тепло, а он боялся её потревожить.

Они боролись. Вместе.

Говорят, время лечит. Наверное, это всё-таки правда. Как бы Нина не убегала от воспоминаний, это всё равно было сильнее неё, и она постаралась научиться просто их не бояться. Она начала открывать семейные альбомы и рассматривать фотографии. Почти всегда плакала. Но со временем она стала понимать Сандро, который так стремился в отчий дом: ей так хотелось хотя бы ещё минуту побыть с мамой и папой наедине…

— Джозеф, у тебя был такой смешной дедушка, — услышал Йен тихий голос Нины, доносившийся из их спальни.

По обыкновению, он заварил для неё её любимый чёрный английский чай: она пила его по вечерам. С подносом он застыл у порога комнаты и прижался к стене. В приоткрытую дверь он увидел, что болгарка сидела в кресле-качалке, рассматривая фотоальбом, бережно перебирая тоненькими пальчиками (за это время Нина сильно похудела, как бы её близкие ни старались оградить её от стресса, насколько это возможно) одной руки его страницы, а другой рукой с невероятной нежностью гладила живот.

— Знал бы ты, какой допрос пришлось вытерпеть твоему папочке, когда он знакомился с ним! — кажется, Нина улыбалась. — Но твой папа молодец, он стоически выдержал всё и даже, кажется, бровью не повёл. Уже на следующий день уплетал за обе щеки баницу — коронное блюдо твоей бабушки. Это слоёный пирог с брынзой. Он даже Сандро ничего не оставил, представляешь? Когда тебе исполнится года четыре, я постараюсь приготовить его тебе, хотя, наверное, так же вкусно у меня не получится.

У Йена от напряжения и нахождения в одной позе начали болеть руки, но он не сдвинулся с места и, как заворожённый, наблюдал за Ниной. Кажется, впервые за долгое время она вспоминала о своих родителях без слёз.

— Мне так жаль, что ты не познакомишься со своими бабушкой и дедушкой… Они очень ждали тебя.

Голос девушки дрогнул.

— Но я обязательно расскажу тебе о них, когда ты подрастёшь. Но у тебя есть ещё одни замечательные дедушка и бабушка — Роберт и Эдна. Они — родители твоего папы и тоже очень любят тебя. Как и все мы.

Сомерхолдер пошатнулся, и паркет скрипнул. Нина встрепенулась и подняла голову. Йен вошёл в комнату.

— Я даже тебя не заметила, — мягко произнесла она, взглянув на него и едва улыбнувшись.

— А я… Чаю тебе сделал, — непринуждённо сказал мужчина, поставив поднос на тумбочку. — И ещё… Попробуй круассан. Очень вкусный.

— Спасибо большое, — ответила Добрев, потянувшись к чашке.

— Осторожно, он ещё горячий! — предупредил Йен, и девушка кивнула, аккуратно подув на жидкость. — Чем занимаешься? — несмело спросил он, усевшись на пуфик рядом.

— Смотрю фотографии, — ответила Добрев, сделав глоток и отставив чашку. — Нашла старый альбом — в нём преимущественно фото из детства, когда мне не было и десяти лет. Удивительно, но большинство из них я просматриваю как будто в первый раз. Но помню практически всё, что на них происходит.

— А я, наоборот, не помню ничего из раннего детства, — сказал Сомерхолдер. — Оу, где это вы? — спросил он, указав на фото, на котором семейство Добревых было запечатлено рядом с каким-то небольшим зданием в полном составе: Микаэла, Николай, Нина и Александр. На фоне было много других детей. Нине на вид было лет семь, и она выглядела испуганной. — Почему ты тут такая невесёлая?

— О, это же первое сентября, — с энтузиазмом ответила болгарка, посмотрев на снимок. — Я плакала всё утро, думая, что мама и папа пытаются отправить меня в какой-то лагерь навсегда. Меня не успокаивали даже убеждения Алекса, который к тому моменту уже перешёл в четвёртый класс и заверял, что его там не обижают и не ставят угол на весь день. Папа утром строго сказал мне, чтобы я перестала валять дурака, но он так волновался за меня, когда они с мамой отвезли нас с Сандро в школу и я разрыдалась снова.