Гюссхе томилась ожиданием. Скоро… Совсем скоро! Вот уже кортеж, состоящий из нескольких колесниц, запряжённых парой скаковых ящеров в богатой сбруе, с пафосом подъезжает к Храму Изначальных, а впереди – гигантская лестница, чьи ступени она пересчитывала раз за разом, приходя сюда с молитвами о НЁМ! Зачем, почему, как она могла пасть настолько низко? Упрашивать святых драконидов подарить ей ещё хотя бы одну встречу с этим жестоким, властным тираном. Готова была отдать всё, что имела за один лишь золотой взгляд, утонув в океане нежности.

Почему же сейчас ноги плохо слушаются, колени трясутся от страха, а к горлу подступает комок? Что с ней не так?!

Араши стоит, гордо вскинув голову, на самой вершине зиккурата Храма и закатное солнце огненными вспышками сверкает на его доспехах, высвечивает ореол вокруг седовласой головы и кажется, будто священники правы называя его Воплощением Бога.

Красивый… до чего же красивый мужчина! Гюссхе могла бы позавидовать самой себе, если бы не знала – за безукоризненной внешностью скрывается расчётливое ледяное чудовище. Араши твердит, будто любит её, однако Гюссхе сложно было в это поверить, ибо такие, как Змееглазый, способны любить лишь себя.

Вложить пальцы в его протянутую ладонь легко. Гораздо труднее решить – любить или ненавидеть. Почему-то третьего было не дано, как в сложном математическом уравнении, где ответ может быть только «да» или «нет». Мучительное смятение, мешающее принять истину, владело сердцем и душой женщины, пока вершилось таинство обряда.

Если Араши и заметил некую странность в поведении своей возлюбленной хэйны, то ничем этого не показал. А она всё металась в лабиринте, воздвигнутом ею самой, анализируя вновь и вновь все их встречи, вспоминая слова, когда-либо сказанные друг другу и вот, подняв измученный взгляд на лики святых драконидов, Гюссхе внезапно увидела понимающую, улыбку Матери Сущего. Добрую, почти сочувствующую своему несчастному чаду. Сквозь невольные слёзы дочь Гнезда Гъёлл смогла улыбнуться в ответ, благословляя древний обычай, при котором Владыка берёт в жёны избранницу непременно на закате, чтобы в полумраке зала никто, кроме Изначальных, не мог увидеть этих горьких слёз.

Как же она могла не понимать раньше такую простую истину! Как могла блуждать упорно во тьме гордыни, когда рядом светилось столь яркое солнце! Только протяни руку, коснись его пальцев, обжигающе горячих… Ведь ей не составило труда вспомнить каждый их разговор, каждое слово, жест, улыбку, взгляд… Так бережно в памяти хранят лишь сокровенное.

Но почему признание самой себе в этих чувствах должно быть таким невыносимо мучительным? Почему тяжело и страшно видеть его счастливую улыбку – не от того ли, что боялась разочаровать его? Разве любовь должна быть основана на подчинении, или это просто выверты её сознания, оправдывающие горячее, испепеляющее чувство к врагу?

Араши возьмёт её, как победитель. Должно быть, для мужчин этот ритуал имел особое значение, но как женщина она не хотела быть ценным призом.

Церемония завершилась громоподобными овациями и Гюссхе словно очнулась. Араши смотрел на неё молча, с каким-то болезненным ожиданием и она доверчиво шагнула ближе под мелодичный звон драгоценных звеньев брачных оков, сковавших их на всю оставшуюся жизнь. Змееглазый необыкновенно нежно, чего нельзя было ожидать от столь властного и жестокого человека, провёл кончиками пальцев по губам Гюссхе в немой просьбе. Странный. Отныне она – всего лишь его вещь и ему нет нужды просить о чём-то. Принимая его поцелуй, Гюссхе обняла Хаффи в ответ и он вознаградил её тихим, еле слышным стоном. Он должен понять – Гюссхе не сломалась, огонь её дерзости всё ещё тлеет в груди и в этот поцелуй она вложила свою ярость.

Араши отстранился, его золотой взгляд искрился удовольствием от затеянной игры. Во дворец они возвращались разными путями – муж и жена обязаны были подготовить себя для брачной ночи, в то время как сумерки уже возвещали её скорый приход.

Служанки втирали в кожу Гюссхе взбитые молочные сливки, от чего она обретала невиданную нежность и шелковистость, а хэле начинали светиться серебром, лучше всяких украшений подчёркивая совершенство её фигуры. Длинные волнистые волосы были собраны и уложены в сложную высокую причёску, оставляющую открытой стройную шею женщины. Изумительной работы ночная рубашка – последний рубеж обороны девичьей чести, была возмутительно тонка и почти что прозрачна! Материал невесомо скользил по коже, вызывая мурашки.

Когда последние приготовления были завершены, в углах спальни заняли своё место лампады с ароматическими маслами, а бельё на огромной кровати перестелено белоснежно-хрустящими простынями, служанки, наконец, удалились, оставив Императрицу наедине с её страхами.

Тягуче тянулись минуты ожидания, густой запах благовоний туманил сознание, заставляя невольно расслабиться. Поэтому едва слышное шуршание автоматической двери осталось незамеченным для Гюссхе, погружённой в меланхоличную задумчивость. Если ли бы не лёгкое колебание воздуха, заставившее испуганно затрепетать язычки пламени, танцующие над бесчисленным множеством свеч, женщина даже не подняла бы взгляда.

Поднявшись с ложа, она почтительно поклонилась вошедшему супругу. Его взгляд, вопреки ожиданиям, не светился злобной радостью в предчувствии скорого унижения строптивой женщины, скорее – настороженный, словно у хищника, впервые ступившего на неизведанную территорию и теперь с лёгким любопытством осматривающий новые владения.

Гюссхе всем своим существом трепетала под его взглядом, чувствуя его сквозь тонкую ткань ночнушки – жаркий, жадный, похотливый… и в то же время странно мягкий. Хотя, возможно, ей просто показалось.