— Чего же я не знаю? — невозмутимо спросил Альбус.

Это было уже чересчур. Я обернулась, дрожа от ярости.

— Давай не будем обсуждать, что я чувствую, договорились?

— Адрианна, твои страдания доказывают, что ты остаешься человеком! Боль — удел человеческий…

— Этот дерьмовый мир — преисподняя, и мы в ней живем, — взревела я и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнула его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Несколько портретов вскрикнули то ли от гнева, то ли от испуга, а портрет Армандо Диппета обронил: «Ну и ну!»

— Плевала я на все! — закричала уже я, хватая луноскоп и отправляя его в камин. — Я больше не могу, довольно, надоело, мне теперь все равно!

Следующим мне под руку подвернулся столик, на котором минуту назад стоял серебряный прибор. Грянувшись об пол, он развалился, и его длинные ножки покатились в разные стороны.

— Это пройдет, — сказал Альбус. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать меня от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешенное. — Да и сейчас тебе не все равно — настолько не все равно, что ты готова умереть, лишь бы перестать мучиться…

— Неправда! — завопила я так громко, что чуть не сорвала горло. Секунду-другую я боролась с собой: мне хотелось кинуться на отца и разбить его тоже, лишь бы не видеть больше этого спокойного старого лица, — встряхнуть его, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все мое существо…

— Нет, правда, — сказал Альбус еще спокойнее. — Конечно, тебе не все равно.

— Откуда тебе знать, что я чувствую! — закричала я. — Ты… стоишь тут… И ты еще…

Но слов не хватало, и даже если бы я перевернул вверх дном весь кабинет, это не принесло бы мне облегчения; я хотела убежать отсюда — бежать и бежать не оглядываясь, спрятаться где-нибудь, чтобы не видеть, не слышать и ничего не знать.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.

— Адрианна, я отнюдь не против того, чтобы ты и дальше уничтожал мои вещи, — безмятежно сказал Альбус. — Пожалуй, их у меня слишком много.

— Прости, Альбус, — виновато сказала я. — Но этот подонок!

Не сводя с меня взгляда, он обогнул стол и уселся в кресло.

— Сядь, пожалуйста, — сказал Альбус. Это был не приказ, а просьба.

— Зачем ты меня вызывал? — уже спокойно спросила я.

— Меня интересуют дальнейшие планы Реддла, — уточнил он.

— А у своего зельевара спросить ты не пробовал? — выпалила я.

— Я думаю, что Том пока не слишком доверяет Северусу, — сообщил Альбус. — Поэтому спрашиваю тебя.

— Значит, по-твоему, мне он доверяет больше? — раздраженно спросила я. — Ты задумывался, к чему это может привести, если он узнает?

— Я должен с тобой поговорить, Адрианна, — сказал Альбус. — Мои ошибки — ошибки старого человека. Ибо теперь я вижу: все, что я сделал и чего не сделал по отношению к тебе, несет на себе явную печать недостатков, связанных с возрастом. Молодым не понять, как думают и чувствуют старики. Но старики виноваты, если они забывают, что значит быть молодым, а я в последнее время, похоже, стал это забывать…

— Семнадцать лет назад, — промолвил Альбус, — узнав о твоей связи с Реддлом, я догадался, чем это кончится. Это был знак.

— Это не только твоя ошибка, Альбус, — прервала я его.

— Да, — виновато согласился он. — Это, конечно, так, но, видишь ли… мне необходимо начать с самого начала. Ибо вскоре после того, как ты снова вернулась в волшебный мир, стало ясно, что я был прав, и он будет искать тебя.

— Знаю, — устало сказала я.

— С течением времени, — продолжал Альбус, — я начал опасаться, что Реддл узнает о том, что я твой отец.

Я подняла глаза. Дамблдор смотрел на меня печально и устало.

— Видишь ли… я боялся, что недалек тот час, когда Том попытается силой проникнуть в твое сознание, чтобы увидеть твои мысли. Я был уверен: если он поймет, что нас связывает кровные узы, он обязательно захочет использовать тебя, в лучшем случае. Я боялся, что он может убить тебя, подчинит тебя себе. Думаю, я был прав, считая, что он попробует использовать тебя таким образом.

— Отец, — простонала я. — Ну не начинай! За моей спиной столько грехов, что если обернуться — они сами меня прикончат.