Магдалина оставалась дома с Анастасией, и хотя и называлась православной, идти с хозяевами в церковь отказалась. “Она такая же честная, как я”, - подумала госпожа.

Когда они сели в повозку и возница тронул лошадей, Феодора тихо сказала мужу, чтобы служанка не услышала:

– Хотела бы я знать, что ты говоришь на исповеди… Как у тебя вообще это получается!

Фома помедлил, теребя свой меховой воротник, – серые глаза стали холодными, и он опять напомнил ей бюст римского цезаря:

– Получается так же, как всегда.

Феодора усмехнулась.

– Так это еще хуже, чем вообще не исповедоваться. Или нужно иметь две души – одну для мира, другую для храма… Впрочем, у римлян и есть две души, с тех самых пор, как Рим стоит!

Фома сильно сжал ее руку – и Феодора невольно повернула голову к нему: глаза патрикия блестели угрозой и предостережением.

– У тебя тоже две души – уже давно, моя дорогая.

Он улыбнулся.

– Как и у всех умных и образованных людей.

Поцеловал руку жене и прибавил, помрачнев:

– У католиков их тоже две… Но у католика между его душами вражда куда сильней и непримиримей! Все войны, потрясающие мир, начинаются в человеческой душе!

– И нередко… в одной человеческой душе, - прошептала Феодора.

Муж взглянул на нее - и тут же отвернулся, поняв, о ком она думает. Впрочем, об этом они давно уже не говорили – так было всем спокойней.

“А если бы я считала своим долгом любить его одного и отдаваться ему одному, покаявшись и забыв Феофано, – он не охладел бы ко мне, а я теперь была бы опять брюхата… И если бы он сам был помоложе и погорячей… Какая находка мы оба друг для друга!”

Леонард Флатанелос, конечно, не таков. Каждый новый мужчина – новое опасное плавание, и бог весть, не разобьет ли твой корабль в щепки первая же буря!

Когда они вернулись домой и, оставшись вдвоем, сели за праздничный стол, – Феодора почти не чувствовала вкуса блюд, - муж вдруг сказал:

– Хотел бы я, чтобы сестра была сейчас с нами!

Феодора засмеялась. Неужели она думает о царице так упорно, что вызвала это наваждение и для мужа? Хотя – кто может знать?

– Ей есть с кем праздновать Рождество, - сказала Феодора, с тоской подсчитывая, как долго не получала вестей от Феофано. – У нее появились союзники, с которыми ей нужно поддерживать связи…

– Кто? – спросил Фома.

Феодора положила нож, которым разрезала жареного петуха. Она ощутила возбуждение и жар – как будто вернулось одно из мгновений их прежней страсти.

– Аммонии – братья ее мертвого мужа, - громко сказала она. – Дионисий и Валент.

Нотарасы долго смотрели друг другу в глаза: и Феодора поняла, что, кажется, сказала лишнее.

Потом патрикий улыбнулся.

– Героическая Метаксия!

Он поднял кубок вина.

– Здоровье императрицы!

– Здоровье императрицы, - страстно прошептала Феодора и выпила, закрыв глаза.

Ночью муж молча придвинулся к ней – и Феодора так же молча кивнула. В этот раз, как и в другие, когда не было желания, она не сочла нужным притворяться, потому что такое казалось ей самой большой низостью; впрочем, патрикий этого и не требовал, был осторожен и внимателен. Им опять понадобилось масло, которое напомнило Феодоре о первых ночах в Большом дворце. Прошлое возвращалось, жизнь замыкалась в кольцо – к чему же стремиться?

Однако потом патрикий счел своим долгом дать удовлетворение и ей, и преуспел гораздо быстрее, чем думала жена. Они оба остались довольны собой и друг другом.

– Ты такой заботливый, - сказала Феодора, гладя мужа по влажным светлым волосам.

Он засмеялся и поудобнее устроился у нее на груди.

– Я благороден и добр, ты давно это знаешь, - сказал этот убийца, интриган и рабовладелец.

Феодора прижала Фому Нотараса к себе и подумала, что где-нибудь в римской провинции, в благополучные для империи дохристианские времена, могла бы счастливо жить с ним до старости и не задумываться о грехе ни на минуту. И кто был бы тогда виноват в падении Рима – или никто, как и теперь?

– Как ты думаешь, когда наш сын поймет, что мы ему лжем? – спросила она сонно.

Патрикий тоже уже засыпал; но услышав вопрос жены, ее умница-супруг вздрогнул и сказал:

– Тогда же, когда и все дети, я полагаю… А может, и раньше, он смышленый мальчик.

Он усмехнулся, пощекотав дыханием ее грудь.

– Я рано начал понимать.

Потом вздохнул и прибавил, притянув Феодору к себе:

– Иллюзии прекрасны… мы с тобою наслаждаемся ими, ими живут и цари… Зачем же ты хочешь прежде времени обокрасть нашего сына?