Евнух хотел пройти мимо стражника; как вдруг вспомнил, что видел этого грека прежде в другом месте, что знает его!

Именно он бил Микитку в день встречи с Феофано; это ему Микитка грозил по-русски, когда еще служил в гинекее и назывался Иоанном! Молодой паракимомен* улыбнулся, посмотрев в смуглое лицо под шлемом, теперь исполненное почтительности.

– Ты не помнишь меня? – спросил он стражника, подбоченившись, отчего его длинное дорогое платье собралось складками. Золотое шитье кололо нежную руку, отвыкшую от черной работы.

Ромей посмотрел на Микитку в недоумении. – Нет, господин, - сказал он почти с испугом.

– А ведь ты меня бил, - сказал Микитка, не отводя глаз: ему вдруг захотелось, чтобы выражение испуга на лице воина сменилось ужасом. – Память-то коротка?

И тут случилось то, чего он и ожидал, и хотел, - и все-таки надеялся, что этого не случится.

Сильный широкоплечий ромей, который одной рукой мог бы одолеть десятерых таких, как он, отставил свое копье и упал перед Микиткой на колени: зазвенела о пол его кольчуга. Стражник опустил голову.

– Не прогневайся на меня, господин! У меня семья, четверо детей!

Презрительная жалость, которую Микитка испытывал минутою ранее, сменилась пониманием - и бессильным гневом. Юноша усмехнулся.

– А у меня семьи никогда не будет, - сказал он.

За себя этот человек не стал бы просить на коленях – или стал бы? Впрочем, так ли это важно теперь?

Микитка покачал головой и отвернулся, махнув рукой; услышал, как стражник встал и занял прежнее положение у стены, с копьем в правой руке. Микитка прошел мимо, не ощущая никакой радости от своей победы: он предпочел бы, чтобы ему опять пригрозили…

Но даже самый храбрый воин знает страх – и хочет преклоняться перед кумиром; и найдет такого кумира, может статься, в том, кто этого сам не ожидает. Что они все увидели в нем, русском рабе и скопце, – сперва Феофано, потом императоры, потом комес, а теперь и этот стражник?

– Это не меня они видят… а дух, который во мне, - прошептал Микитка. – Наш дух, Русь идет…

Потом юноша улыбнулся, вдруг ощутив маленькую, но законную гордость - точно на краткий миг он был вознесен к ангелам, удостоен высшего блаженства: все эти греки видели и его тоже.

А когда Микитка вернулся в покои императора, он почувствовал совсем неладное: в воздухе пахло страхом, который некому больше было разгонять. “Константин Победоносный” уплыл, а с ним и Константиновы победы. Микитка увидел, сколько взглядов устремлено на него, - как будто на него опять собрались что-то валить.

Вдруг у него под коленками стало мокро, а сердце застучало, как тогда, когда он был простым рабом. Да ведь и сейчас он не больше!

Паракимомен вошел в спальню к Константину, который был один и читал; и вдруг Микитке показалось, что он точно попал в прошлое, что два императора, сильный и бессильный, слились в одного. Константин поднял голову на его шаги – и Микитка обмер: старый Иоанн и есть!

– Где ты был? – спросил василевс.

Микитке вдруг захотелось, глядя на его лицо, стать перед государем на колени и поцеловать ему руку - не из лести и своей выгоды, а из жалости к этому ромею.

– Я был на пристани… провожал…

Микитка закашлялся и, поклонившись, замолчал. Император улыбнулся, с каким-то гневным пониманием, и вернулся к своей книге – это была Библия: Микитка узнал и перечеркнутый золоченый крест на кожаном переплете.

Он отошел к стене и застыл, прислонившись к бронзовой статуе какого-то древнего воина в гребнистом шлеме и с копьем. Опираясь на этого воина, Микитка бодрился.

Он некоторое время слышал только, как потрескивает свеча в подсвечнике и шелестят страницы. Микитка вдруг осознал, что остался один на один с самым могущественным человеком в Византии, который был сейчас и самым бессильным, потому что лучше всех понимал, чего от него ждут – и на что он на самом деле способен…

Вдруг Константин Палеолог закрыл книгу и, подняв голову, посмотрел на юношу. Он коснулся своей бороды.

– Ты знаешь, кто такая Феофано? – спросил император.

Микитка схватился за копье своего бронзового соседа, и красивое старое лицо василевса расплылось в золотом сиянии: как лицо небесного судии. Паракимомен понял, что погиб.

А потом евнух открыл рот и сказал – как будто кто-то чужой отвечал за него:

– Я знаю Феофано, государь, но не знаю, кто она такая! Эта госпожа спасла меня из темницы, в которую меня бросил Никифор Флатанелос!

От такой безбожной лжи под неумолимым взглядом великого василевса у него чуть не отнялись ноги; Микитка помолился о том, чтобы сейчас умереть и никого больше не погубить. И Феофано тоже.

– Ты не видел ее лица? – спросил император, не меняя своего выражения. Микитка чувствовал его гнев, который, как он сам знал, мог вылиться бушующим пламенем. Как он забыл, как мог принять этого человека за Иоанна!