Несколько дней она избегала своих воинов; пока ее на перехватил на прогулке Филипп, тот самый македонец, который ходил на разведку без всякого ее ведома. Феодора с ним почти не говорила до сих пор; а сейчас этот воин оттеснил ее под деревья, подобно Теоклу, и, стоя совсем близко, предупреждал:

– Скоро может выпасть снег, и тогда уйти будет намного труднее.

Снег Феодора видела и прошлой зимой, которую встретила здесь, - но его выпало совсем мало. Она удивилась:

– В чем же трудность?

Филипп развел руками, словно изумляясь такому женскому недомыслию. Но Феодора уже и сама поняла: следы. Конечно. И гораздо холоднее будет ночевать.

– Но ведь если пойдет снег, он собьет собак со следу, - сказала московитка.

Само собой, Валент держал здесь собак – как для охоты, так и… на такой вот случай.

Филипп покачал головой.

– Едва ли. Псы ведь натасканы выслеживать дичь круглый год. А вот людям придется труднее, и спрятаться среди снегов – тоже. Далеко будет заметно, даже ночью!

– Решай сейчас, - настаивал македонец; он сжал ее плечи, точно вразумлял товарища, а не уговаривал женщину; Феодора едва заметила – так напряженно думала.

– Мы бежим, - наконец сказала она.

Филипп улыбнулся, показав щербатые зубы: он был крепок как дуб, потрепанный бурями и устоявший.

– Очень хорошо, я передам нашим.

Он повернулся и ушел, а Феодора поняла – уже невозможно ничего перерешить. Как князю нельзя отозвать дружину, которую он бросил в бой: и впереди которой скачет сам…

Вечером того же дня в пустом темном коридоре хозяйка обговорила план побега с Теоклом.

Они покинут дом ночью – воины хорошо видели в темноте; возьмут лошадей на каждого мужчину и на госпожу: на тех, кто умеет держаться в седле. Больше лошадей им не свести; и лишние кони обременят их. Еду Теокл тоже обещал достать – мужчины намного лучше нее могли соразмерить общие нужды с длиною и трудностями пути. Женщинам оставалось позаботиться о себе и о детях.

Феодора спрашивала, как ей везти младенца Льва, - ведь его даже не усадить на коня!

– Привяжешь за спину, - невозмутимо ответил Теокл. – Крестьянки часто так таскают детей, когда им нужны руки!

– Но ведь он может закричать, - сказала госпожа: в ужасе от внезапной мысли, что маленький Лев может предать своих так же, как его отец.

Теокл отвел глаза, скрывая неприятный блеск, – ведь они говорили о сыне изменника!

– Придется заткнуть ему рот.

Феодора возмутилась на мгновение; но потом кивнула. Больше ничего не остается.

Побег назначили через сутки – чтобы не забыть ничего. Феодора первым делом увязала свои книги: она не могла иначе, хотя и понимала, что может погубить лишней поклажей себя и товарищей. Но бросить в горах сокровища Буколеона – муж сказал ей, где брал их, - было выше ее сил: тем более, что она одна из всех беглецов могла оценить их значение для истории!

Вечером накануне побега в ее спальню пришли обе служанки; Магдалина привела детей. Анастасия была бледненькой и дрожала; но крепилась, понимая, что они опять куда-то бегут и опять надо молчать. Брат обнимал ее за плечи, как взрослый.

Магдалина, когда у нее освободились руки, наклонилась и оправила штаны, надетые под монашеского покроя платье: такие же, как у Аспазии, которая хотела одеться совсем по-мужски – но хозяйка отсоветовала ей. С юбкой поверх шаровар будет теплее; а иначе можно застудить то, что женщине никак нельзя застужать!

Льва мать спеленала последним, завернув в вязанное из козьей шерсти одеяло.

– Надеюсь, не замерзнет, - сказала она.

Тут за дверью раздались мужские шаги, и к женщинам заглянул Филипп.

– Готовы?

Феодора кивнула.

Она взяла на руки сына, которого нужно было вздеть на спину, точно вещевой мешок; она не знала, как это сделать. Хотела уже попросить Магдалину о помощи; но тут македонец подошел к ним.

– Дай-ка мне, - сказал он, понимая намерение московитки.

Филипп посмотрел на нее.

– Давай платок.

– Зачем? – спросила мать. Она не сразу вспомнила об этой ужасной предосторожности. А Лев уже начинал похныкивать, кося на чужого мужчину черными восточными глазами.

Феодора наконец нашла и протянула Филиппу льняной платок; воин скомкал его и ловко затолкнул двумя пальцами в приоткрытый ротик ребенка. Лев кашлянул; Феодора невольно вскрикнула.

Но все было благополучно: сын не задыхался и не выплевывал платка. А македонец, как будто этого не хватило, еще и перевязал его рот снаружи большим шерстяным платком, в который Лев был закутан под одеялом.