Шрифт:
Вард улыбнулся – с усилием, как взрослый.
– Это хорошо, - сказал он.
Тоже понимал, что хорошего немного. Вард знал, что он спасен: но был еще слишком мал, чтобы это оценить, и только предчувствовал своим сердечком новые трудности с новым человеком.
Бедный малыш! Сколько он перенес, едва начав жить!
Но Варду еще только предстояло вырасти и познать любовь, которая могла скрасить самые черные дни: которая сияла тем ярче, чем чернее была тьма. Феодора знала, что ее сын тоже способен на такую любовь: чувство, которое даруется избранным мужам и женам, потому что только достойные могут принять такой великий дар – и воздать за него. Только бы эта прекрасная душа успела созреть и дать плоды!
Она думала о Феофано, и невзгоды, казалось, отступали. Ночью, обнимая сына Валента, Феодора вспоминала глаза своей подруги, ее тело, на котором она по памяти могла пересчитать все шрамы…
Так же, как шрамы на теле отца этого ребенка.
Валент и Феофано – мужчина и женщина, возлюбленной которых она была, - были каждый так сильны и неповторимы, что даже мимолетная мысль об одном из них тут же вытесняла все прочие мысли и чувства. Не так с Фомой: думая о первом муже, Феодора при этом могла думать о десяти других вещах сразу. Патрикий Нотарас был словно тенью великих фигур… тенью, которая может наброситься и укусить, когда от нее отвернешься.
“Мне страшно увидеть его, - думала Феодора, наконец полностью погрузившись в мысль об отце Варда и Анастасии. – Что с ним сталось за это время? Может, запил? Может, моим детям вовсе не стоит встречаться с Фомой?”
Когда они останавливались на ночлег, а вокруг женщин вставали часовые, Феодора вспоминала о том, что за ними может быть погоня… но с каждым часом эта опасность все отдалялась, в нее все меньше верилось: сейчас ее ждали другие грозы.
Ее воины тревожились больше: и даже досадовали, что госпожа так беспечна, словно бы, доверив себя им, перестала думать сама.
– Ничего не будет, - спокойно говорила Феодора. – Довольно с нас пока: разве вы сами не чуете?
И мужчины отступали и замолкали, косясь на нее, как на сивиллу.
Самая непроглядная ночь сменяется днем – и после того, что они испытали, им было позволено передохнуть. Никто не настигал их и не настиг – беглецам встречались лишь мирные люди и лишь помощники: в двух деревнях, где они ночевали, им не только указали путь, а даже пополнили мешки со съестным.
В этих селениях говорили не только по-гречески, но и по-армянски, и по-турецки: но даже Филипп, оглядевшись и принюхавшись, сразу перестал опасаться. Он чуял друзей и своих так же, как врагов.
И, спустя десять дней пути, они оказались в знакомых местах: в Морее, по дороге на Мистру, - у дома Льва Аммония.
А еще через день Феодора завидела вдалеке кресты – кресты с человеческими остовами, которые хозяйка почему-то так и не пожелала убрать…
Маленький Лев разволновался, оказавшись в родных местах: вертелся на руках у матери, у него даже поднялся жар. “Как силен зов крови, - думала Феодора. – А ведь хозяин этих мест умер так давно! Моему Льву надо бы быть у Дионисия, пусть бы тот его усыновил – как наследника, которого так и не дождался!”
Эта мысль, которая давно исподволь просилась на ум, так поразила московитку своей простотой и правильностью, что она облегченно засмеялась. Перекрестье всех дорог было там, где желал этого Господь!
Когда уже показался особняк, - и как ромеи могли жить безвылазно в каменных хоромах, точно в своих склепах? – Феодора слезла с коня и дальше пошла пешком с сыном на руках, как ни ныли ноги и ни просили пощады плечи и спина. Она отдохнет потом – а сейчас ей нужно показаться этому дому так, как следует. Странницей, перехожей милостницей, которая несет свое оправдание на руках.
Она гадала, кто выйдет ей навстречу, - а ну как это будет муж?..
“Нет, не муж, - подумала Феодора. – Он давно погас”.
И первым навстречу ей показался человек, которого она любила так же, как своих охранителей; и к которому сильно ревновала свою филэ, хотя и всегда думала, что он слишком прост для Феофано…
Они остановились в десяти шагах друг от друга, узнав один другого – и не зная, как приблизиться.
Однако, когда Феодора покачнулась, Марк первым поспешил навстречу. Он был изумлен необыкновенно; но жизнь приучила его немедленно повиноваться необходимости, какие бы чувства им ни владели.
Феодора успела увидеть, сколько седины прибавилось в черных по-военному коротких волосах спартанца; а потом Марк подхватил ее на руки вместе с ребенком. Феодора припала к его плечу, чувствуя, как налилось свинцом все тело: а ведь она казалась себе такой сильной!
– Не могу поверить, - пробормотал Марк, улыбаясь не то ей, не то ее ребенку, не то себе, которому посчастливилось дожить до такой встречи. – Ты – ты и сын Валента!
– Да, храбрый Марк, это сын Валента, - едва слышно ответила Феодора, не поднимая головы от его плеча, на котором могла бы свободно усесться. – Надеюсь, ты не расскажешь об этом первому Фоме Нотарасу?