Феодора попросила домашнего врача приготовить для господина успокоительное питье. Она научилась делать его и сама, как и некоторые другие лекарства, но еще не решалась предлагать такую помощь хозяину.

Но сейчас врач неожиданно предоставил ей все сделать своими руками – как и отнести питье патрикию.

– Господина исцелит любое средство, полученное из твоих рук, госпожа, - сказал грек.

Феодора хотела напомнить, что она никакая не госпожа, а рабыня из тавроскифов, - но врач молча смотрел на нее своими добрыми проницательными глазами, и она поняла, что слова не нужны.

Она взяла поднос и отнесла в библиотеку – Нотарас расположился там, на мягком ложе, на котором нередко читал. Как будто не хотел отрываться от срочных дел даже на время отдыха.

Господин быстро сел при ее появлении. Он странно посмотрел на славянку.

– Ты приготовила питье сама?

– Да, - ответила она и улыбнулась. – Сама.

Он выпил.

А потом вдруг взял у нее поднос и поставил на столик; притянул ее к себе и уложил рядом, лицом к лицу.

Феодора удивилась, встрепенулась – но хозяин покачал головой.

– Нет… Просто полежи со мной.

Он прижал ее к себе и закрыл глаза. Они долго лежали так, чувствуя друг друга всем телом, ощущая, как сила одного перетекает в другого.

Потом ромей прошептал:

– Когда я был ребенком и моя семья гостила у Василия Калокира… когда я не мог заснуть… Метаксия приходила ко мне и лежала со мной, как ты сейчас. Она прогоняла прочь незнакомые тени.

“Он называет ее сестрой – хотя они не в таком близком родстве, - подумала Феодора. – Неужели его это совсем не смущает? Ведь он спал с ней, обладал ею, в самом деле?..”

– Она старше тебя? – спросила славянка.

– Да, - ответил Нотарас со вздохом.

Он не захотел больше говорить об этом. Через какое-то время Феодоре показалось, что хозяин заснул; но тут он вдруг шевельнулся и спросил:

– Ты хотела бы подарить мне ребенка?

Феодора встрепенулась и села, почти оттолкнув его. Она уставилась ему в глаза с таким выражением, что ромей только горько усмехнулся.

– Понимаю.

Он снова уложил ее с собой, и на несколько мгновений наложница испугалась. Но патрикий только гладил ее, ласкал, как будто запоминая. Пробрался рукой под тунику и нижнюю рубашку и отодвинул набедренную повязку.

Феодора затаила дыхание; но ее только ласкали и больше ничего – пока она не почувствовала, что теряет власть над собой, пока ее не затрясло от желания. Потом хозяин вдруг быстро встал.

– Нельзя терять времени. Я отдохнул, пора приниматься за дело.

Феодора села, обиженная, оставленная ни с чем. – А мне…

Хозяин обернулся через плечо.

– Ты уходи, - приказал он. – Ты мне сейчас помешаешь.

Феодора опустила глаза и, поднявшись, выскользнула из библиотеки. Слезы обиды жгли ей глаза. Конечно, патрикий был прав – ей не место в этом государстве: кроме как на таком положении, которого она не может признать.

Она медленно прошла по коридору, озаренному высокими светильниками-треножниками, и, придерживая дорогие вышитые юбки, спустилась по лестнице. Грудь у нее сжималась от горя и страха за всех – за себя и за всех врагов, которые вдруг стали ей так дороги и с которыми ей уже не разделить себя…

– Господи, помилуй грешную рабу твою Метаксию, - прошептала она. – Помилуй раба Фому. Помилуй…

Ей вдруг вспомнился несчастный мальчик, которого обманом взяли во дворец и оскопили.

– Помилуй Микитку и его страстотерпицу-мать, - прошептала московитка и перекрестилась. – И императора, - прибавила она и покачала головой.

За спиной раздались тихие шаги, и Феодора быстро обернулась.

– Ты молишься за императора?

Это был скульптор Олимп. Он печально улыбался, вокруг глаз собрались морщины.

– Олимп, пойдем, пожалуйста, поработаем, - попросила его славянка. – Это меня отвлечет! Если уж я не могу быть полезна!

Олимп не стал спорить. Ему и самому хотелось продолжить работу – Феодора вдруг позавидовала таким людям, художникам, которые могут блаженно забываться посреди самых великих тревог.

По пути в мастерскую она вдруг испугалась, что могла выдать себя Олимпу; но, конечно, она не сказала ничего лишнего. А озабоченность господина видели все в доме, и сколько может быть понятно, поймут…

Они вошли в мастерскую, и Феодора, как в первый раз, восхитилась своим глиняным подобием. Это была она – и уже не она, как будто сонм римских и греческих богов украсила еще одна покровительница Нового Рима.

Такая же бессильная теперь, как боги, низверженные Христом.

Но сколько силы было в Христе ромеев?