– Что это значит, Сотир? Где госпожа?

– Госпожи нет, - ответил управитель.

Он расправил плечи, глядя патрикию в лицо. Старик был очень чем-то встревожен, и хотя боялся благородного мужа, было видно, что не впустил бы его, если бы получил такой приказ. Фома двинулся вперед.

Сотир попятился, пропуская его в дом. Фома остановился и повернул красивую белокурую голову к своей подруге, пригласив ее властным жестом.

– Иди сюда!

Феодора, набравшись храбрости, медленно поднялась по ступеням и вошла в дом, похожий на холодный склеп – в которых, как рассказывал ей хозяин, благородные ромеи хоронили своих мертвецов вместо честных могил, вместо предания матери-земле…

Фома крепко взял ее под руку.

– Сейчас мы увидим, что здесь творится, - сказал он. Снова обратил взор на управителя, точно мог повелевать им наравне с Метаксией Калокир.

– Где твоя госпожа, Сотир?

– Она уехала четыре дня назад, - ответил старый слуга. – Мы не знаем, куда.

Под взглядом патрикия он низко склонил голову и сложил руки, словно бы покаянно, - но остался нем.

Фома Нотарас совсем свел брови, глядя на его непроницаемое лицо. Потом усмехнулся.

– Хвалю твою преданность, Сотир! Что ж, надеюсь, ты не откажешь нам в гостеприимстве? Или госпожа не велела пускать меня на порог?

– Что ты, господин!

Старик засуетился. Теперь, когда опасность отодвинулась, он стал любезен. Управитель жестом показал гостям, куда пройти, проводив их в такой же нежилой, хотя и прекрасно убранный, зал.

– Прошу вас сесть, - он указал на высокие деревянные кресла. Феодора села в одно из них и ощутила себя словно бы в холодных мертвых объятиях. Она сжала губы, чувствуя, что добром это посещение не кончится.

Управитель кликнул слуг, которые принесли лампы, так что гостиная приветливо осветилась. Патрикию и его спутнице подали вина. Фома несколько мгновений смотрел на кубок, который взял в руки, - потом с холодным выражением выпил.

Феодора медленно пила, не глядя ни на что вокруг, - только еще более чутко прислушивалась.

Покончив со своим вином, патрикий встал, оправив одежды. Он обернулся к наложнице.

– Посиди здесь!

Феодора посмотрела на него, словно бы недоуменно и сердито, - а потом вдруг тоже встала.

– Я хочу пойти с тобой! – сказала она. – Что-то случилось, мне тоже нужно знать! Я не могу тебя оставить!

Ромей начал гневаться, услышав ее слова, - но когда она закончила тревогой за него, смягчился.

– Хорошо, - сказал он. – Идем.

Он взял ее за руку и обернулся к Сотиру, который все это время ждал внимания господ, стоя у спинки его кресла.

– Проводи нас в кабинет госпожи.

Феодора смекнула, что, должно быть, патрикий уже не в первый раз так распоряжается здесь. Она знала, что греческие женщины значительно более подчинены своим родственникам-мужчинам, чем русские, - слуга русской госпожи не допустил бы подобного самоуправства в чужом хозяйстве, пусть даже и со стороны родича. Или просто такое между двоюродным братом и сестрой позволялось всегда…

Однако теперь это было им на руку. Сотир, не споря, почтительно повел гостей вверх по лестнице, светя им лампой.

– Сюда, пожалуйста.

Старик отворил дверь, и Феодора оказалась в месте, в каком еще ни разу не бывала, - господин до сих пор не допускал ее в свой кабинет, хотя часто давал ей книги и свитки из библиотеки, которые любил разбирать и растолковывать вместе с ней.

Управитель поставил лампу на стол, и она осветила его резные края, полированное дерево стен, бархатные занавеси с кистями. Полки со свитками и, реже, книгами в дорогом переплете занимали всю стену напротив входа. Метаксия любила это место, пожалуй, едва ли не больше всего, подумала Феодора.

Ей вдруг стало стыдно за своего господина и за себя – что она вместе с ним пошла на такое дело; но ромей больше не обращал на нее внимания. Он начал совершенно неучтиво перебирать бумаги хозяйки, приказывая Сотиру светить; Феодора видела склоненную белокурую голову, сверканье платья, когда двигались руки, слышала шуршанье пергамента. Потом наложница попятилась и села на табурет в углу. Она отвернулась, не желая больше наблюдать это бесчинство, если уж не могла ему помешать.

Наконец Фома Нотарас выпрямился, по-видимому, удовлетворенный – но одновременно он был и разгневан. Он гневался куда тише двоюродной сестры – но потому его недовольство было и страшнее…

– Идем, - приказал он наложнице, подойдя к ней. Она встала с места, не сказав ни слова. Патрикий быстро вышел из кабинета, принуждая ее спешить и не оставляя времени подумать. Но думать ей было не над чем: она ничего не знала, как всегда!

Нотарас быстро, почти бегом, спустился по лестнице и вернулся в гостиную. Там он упал в кресло, переводя дух. Он едва мог совладать с собой; вот пальцы побарабанили по подлокотнику, потом рука сжалась в кулак, так что старинные перстни впились в кожу.