– Вон там? Ценный товар?

И тут Фома Нотарас, к своему великому ужасу, увидел, как осман быстрым шагом приблизился к повозке, в которой ехали его жена, сестра и трое детей…

Меч чуть сам не вырвался у осторожного хозяина из ножен; он едва сдержал себя и укротил свой дух. Фома перекрестился – и, весь бледный, истекающий потом, вперил безумный взгляд в экипаж.

Стражник заглянул в окно, на котором занавеска все еще оставалась незадернутой. Несколько мгновений вглядывался туда, даже ладил сунуть руку… но передумал. Отвернулся и подошел к помощнику Флатанелоса, который благоразумно спешился и ничуть не потерял самообладания. Критянин пошарил в поясе, и стражник, засмеявшись, протянул руку.

Фома тоже невольно усмехнулся, глядя на эту сцену, старую, как Рим и мир.

А потом турок вернулся к своему товарищу. Еще некоторое время они говорили, сблизив обмотанные тюрбанами белые головы; а потом тот самый, которому дали взятку, - видимо, старший, - постучал рукоятью своей алебарды в ворота.

Он крикнул, чтобы открывали, - все спокойно, едет ценный товар для комеса Флатанелоса, и товар проверен!

Загремел засов; а потом ворота проездной башни Феодосиевых стен медленно открылись. С другой стороны, озаренные сзади светом фонаря, выглянули такие же стражники: и не двое, четверо или больше. Фома прикрыл глаза, снова молясь с детским жаром.

Помощник комеса наблюдал, как стражники снаружи спорят с теми, что внутри; а потом расступились все. Ворота открылись шире, и турки махнули караванщикам руками: проезжайте.

Они пересекли Паратихион* и остановились перед внутренней стеной. До пленников экипажей донесся короткий разговор их воинов со стражниками; а потом отворились и вторые ворота. Повозки тронулись опять.

Сидевшие в них испустили вздох облегчения; но не позволили себе ничего больше.

В первой повозке, куда заглянул турецкий стражник, еще долго не было ни звука, ни движения; и только когда обе госпожи услышали скрип затворяемых внутренних ворот, они позволили себе податься друг к другу и взяться за руки. Серые глаза над повязкой, закрывающей лицо, взглянули в карие; серые уже насмешливо щурились, а в карих стояли слезы.

Дети завозились в углу – Вард выпустил из объятий сестренку. У них обоих лица были открыты; но детей дозор не знал и не мог узнать, и им не было нужды прятаться.

Феодора стащила с лица платок и глубоко вздохнула; она провела рукой по волосам, которые, как и у гречанки, скрывал головной платок.

– Поверить не могу, что мы…

– Тише! – шикнула на нее Феофано. Она неожиданно рассердилась и обеспокоилась. – Закрой лицо, еще ничего не кончено! Сидите тихо!.. – приказала она и детям, молниеносно обернувшись к ним

Вард и Анастасия одновременно кивнули. Магдалина, сидевшая со своим сокровищем в глубине экипажа, боязливо обернулась на лакедемонянку – и, опять прижавшись пухлой румяной щекой к светлой головке Александра, отчетливо зашептала католическую молитву: тогда как до тех пор молилась беззвучно. Еще трое слуг, которые спрятались среди узлов, выставили головы – и тут же схоронились снова.

Они ехали в безмолвии – Феодора, опять прикрывшая лицо, сидела прямая как струна, касаясь щекой занавески; Феофано напротив нее раскинулась более вольно – и огнем готовности блестели ее глаза. Несомненно, вломись к ним враг, Феофано действовала бы быстрее и успешнее всех своих попутчиков.

Но беглецы остановились своей волей – свободно стали где-то посреди Стамбула.

Когда смолкли копыта, Феодора услышала, как замерло “Богородице, дево” на устах итальянки. Московитка осознала, что они стоят посреди необъятного вражеского стана. И какие враги поджидают их!

Феофано хмуро посмотрела на свою филэ и наконец стащила со своего лица платок. Она облизнула красные губы красным языком.

– Еще ничего не кончено! – сказала она: огромные глаза ее, уставившиеся на московитку, были глазами демоницы. – Сиди и не вздумай выходить!

Феодора кивнула; она чувствовала, что у нее все тело онемело от долгой неподвижности и страха, который еще больше нагнетался этой неподвижностью.

А потом дверь экипажа отворилась снаружи: сильным ударом, который, однако, не походил на взлом. Феофано сама вскочила, хватаясь за оружие, забыв все свои предостережения; дети с криком уцепились друг за друга. А Феодора, приподнявшись с места, схватилась за спинку сиденья и так и замерла; другой рукой она сорвала свой покров. Улыбка испуга и счастья засияла на ее бледном лице, точно на нем отразился лунный луч.

– Вы пришли, комес, - прошептала она. – Вы нас спасете!

Леонард протянул к возлюбленной руку, а потом просто схватил ее, одолеваемый нетерпением, и вытащил наружу. Феодора припала к нему, забыв, что у нее есть муж; забыв обо всем, кроме этого человека.

– Какое счастье, - прошептал критянин. Он рукой сбил с ее головы платок, который и так почти свалился, и поцеловал волосы своей подруги. Они посмотрели друг другу в глаза, улыбаясь.

Потом Леонард обернулся, почувствовав присутствие патрикия, - Фома Нотарас, зловеще бледный в лунном свете, смотрел на них со своего коня, скрестив руки на груди. Но сейчас никому из них некогда было ревновать, и все это понимали.