– Итальянцы… Католики, - прошептала Метаксия со странным отвращением; и сама Желань ощутила такое же необъяснимое отвращение. – Идем, - резко сказала гречанка, и они наконец пошли прочь, проталкиваясь через толпу, в которой никому не было дела до положения двух этих женщин. Только выйдя в коридор, Желань ощутила, какой спертый был в зале воздух, - запах людей чуждых друг другу кровей, как звериный, оскорблял нюх…

Сегодня Метаксия вытащила ее из кельи почти силой, сказав, что ей хочется посмотреть на императора; Желань не посмела спорить, а Метаксия, по-видимому, нуждалась в женской поддержке, в какой пленная славянка не могла ей отказать.

Они вернулись в гинекей, и тут дорогу им заступил тот самый темнолицый страж, который сквозь пальцы посмотрел на выход женщин, спешивших приветствовать императора. Он о чем-то спросил Метаксию – и гречанка, сложив руки на груди, ответила гордо и гневно; и даже кивнула покрытой покрывалом головой в сторону, приказывая стражнику отойти. Тот со злостью посмотрел на славянку – и дал обеим дорогу. Желань вдруг подумала, что до сих пор не знает, на каком положении здесь ее прислужница и спутница.

Они вернулись в комнату, и гречанка с радостным и усталым вздохом бросилась на шелковые подушки, раскиданные по полу. – С тобой мне позволено ходить куда угодно, - прошептала она. – Иногда так хорошо быть рабыней, тенью человека, которую никто не замечает!

Желань покраснела от гнева; но Метаксии, конечно, не было дела до ее чувств.

Они сделались странными товарками – одна выручала другую; только одна знала все, а другая ничего…

– Можно ли мне иногда ходить одной? Здесь, между комнатами для женщин? – спросила Желань, совладав со своим гневом, ни в какую минуту не приличествующим рабыне. Гречанка ласково и снисходительно улыбнулась.

– Выйди, если хочешь, - только тебе некуда пойти: никто из благородных жен тебя не примет, а с мужчинами говорить нельзя, - ответила она.

Потом Метаксия встала с подушек и, подойдя к Желани, пожала ей руки, посмотрев в печальные карие глаза. Она тоже погрустнела.

– Не думай, что сможешь сбежать, - это место, откуда никто из нас не может сбежать; и сам император…

Она покачала головой. Императора теснили многие враги, и враги подрывали стены города, который давно уже не был так неприступен, как гласили легенды. Вся империя, поглощаемая турками, сходилась, сужалась к Константинополю…

Пленной московитке все это рассказала Метаксия, болтавшая с нею от безделья – или из непонятного умысла.

– Почему ты так много говоришь со мной? – вдруг, не утерпев, спросила Желань. – Ведь я для тебя только раба?

Она расплела волосы, вернувшись в келью; и теперь опять бездумно заплетала их в косу.

Метаксия прямо посмотрела славянке в глаза.

– Ты мне нравишься, - сказала она. – Ты дикая и чистая.

Она вдруг вздохнула.

– Таковы когда-то были мы… эллины, народ моря…

Вдруг ее гибкая и сильная фигура словно опростилась, освободилась от тяжелых украшений - и от слов Метаксии, как от всего ее города, снова повеяло древностью: седой стариной, какой не помнили даже пращуры Желани. Стариной, рассыпавшейся в прах еще до рождения Руси.

Желань откинула за спину наспех заплетенную косу, покрыла волосы шелковой тканью и, придерживая накидку одной рукой, тронула дверь. Она думала, что Метаксия остановит ее, - но та не сказала ни слова. Славянка тихо вышла.

Она очень робела вначале – но потом, перекрестившись, взбодрилась и двинулась по коридору уже смелее. Ей никого не попадалось. Только мрамор и золото стен, тускло отражающее и преображающее ее саму, - такими преображенными в золоте, должно быть, видели себя цари ромеев.

Желань слышала от Метаксии - и видела уже и собственными глазами, что золото Большого дворца собрано в самых лучших палатах, для приема избранных гостей, а в прочих местах - пустота и тлен: убогая пышность, которая только и осталась нынешним императорам. Иоанн Палеолог был даже бездетен, несмотря на то, что уже трижды овдовел…

Московитка шла и шла, трогая холодное золото, - потом в глазах у нее мелькнула человеческая фигура… Желань вскинула голову. Мужчина? Нет, отрок - и, конечно, скопец: только таких слуг и допускали на женскую половину. Юноша брел куда-то из комнаты в комнату.

– Стой! – воскликнула Желань; хотя никак не могла ему приказывать; и не могла ожидать, что он поймет. Но отрок понял и остановился.

А когда наложница патрикия Нотараса узнала этого безбородого, сердце у нее облилось кровью.