— Нет, Лили, пожалуйста, послушай...

— Считай, что ты убил и меня той ночью.

Лили опустила палочку. Северус вскочил, но девушка смерила его исполненным презрения взглядом и побежала прочь, так отчаянно, словно за ней гналась свора голодных волков.

В детстве Джеймсу всегда нравилось приезжать первого сентября на платформу девять и три четверти. Нравился вкус первого сентября в Лондоне. Нравилось видеть алый, блестящий «Хогвартс-экспресс», похожий на паровозик, который был у него в детстве в железнодорожном наборе. Нравилось встречать своих одноклассников, загорелых, довольных, с промытыми летом глазами.Нравилось вдыхать запах самой платформы — смесь паровозного дыма, кожи чемоданов и сырого кирпича.

И сегодня было такое же первое сентября, как всегда — веселое, яблочное, чуть подпаленное жарой и городской суетой.

Только Джеймс ровным счетом ничего не чувствовал.

Голоса студентов, свистки паровоза, привычная суета... все это раздражало до ужаса. Лица людей были раздражающе веселыми. Звуки — чересчур громкими. Запахи — навязчивыми. Солнце — палящим и прилипчивым.

А еще на нервы сильно давили плакаты, залепившие стены платформы. Со всех на него смотрели лица Пожирателей Смерти, перечень предметов, которые необходимо иметь при себе на случай экстренной трансгрессии, школьные основы Защиты от Темных Сил, краткая инструкция по вызову Патронуса, призыв в добровольческую армию мракоборцев (Только от семнадцати лет и старше!), а ещё это идиотское изображение Министерства, в виде могучего волшебника, борющегося со змеей.

Обидно, но родители воспринимали всю эту чушь всерьез. Мама, не снимая, носила на руке крошечный ридикюль, в котором, Джеймс знал, скрывалась палатка, запас консервов и теплая одежда на всю семью. Отец вечерами просиживал за картками, в компании волшебников из городка. Они курили, пили брэнди, слушали новости по радио и громко ругали Министерство.

И сегодня Джеймс понял, что не только его родители так бурно отреагировали на начало войны. Несмотря на праздничную веселость, отъезд в школу был больше похож на эвакуацию. Родители в такой спешке запихивали своих детей в Хогвартс-экспресс, словно платформу уже со всех сторон окружали полчища Пожирателей смерти.

К родителям, идущим позади, подошли поздороваться родители Вуд. Джеймс толкнул тележку и зашагал вперед.

Ему не хотелось ни с кем здороваться и слушать в сотый раз, как сильно он вырос за лето.

С того самого дня, как он, злой, как три тысячи чертей, раненый и страшный, с горящими глазами вернулся домой, родители сначала перепугались как положено, потом добрых три дня его откармливали и лечили, а когда увидели, что ест их сын через силу, лечится неохотно и с каждым днем все больше и больше замыкается в себе, совсем отчаялись и накинулись на Сириуса. Тот атаку выдержал с достоинством, ничего им не сказал, но потом потребовал от Джеймса, чтобы тот перестал играть в великомученика и все им выложил.

Ну он и выложил.

И началось.

Мама по часу убеждала его, что расставание — это не конец света, и он непременно встретит другую девочку, куда лучшую, чем Лили Эванс, но тем не менее периодически пыталась выяснить у него о Лили все, что можно, и видела ее в каждой рыжей соседке.

Отец же ограничился только сочувственным хлопком по плечу и на весь месяц завалил Джеймса работой по дому, чтобы у того не оставалось времени на «сопли». Но при этом он считал своим долгом каждые несколько дней напоминать Джеймсу, что настоящий мужчина должен всегда держать себя в руках.

Да разве он не держит себя в руках?!

Джеймс врезался в чей-то багаж, чертыхнулся и, не оглядываясь, потопал дальше, краем уха слыша, как Сириус, шедший рядом, торопливо извинялся за него перед какой-то «милой леди».

Каждое утро с того дня, как он трансгрессировал из садика дома Эванс, Джеймс просыпался, как от удара, и первым делом думал о том, что должен ей написать. Он проводил за письмом все утро, потом перечитывал его, спокойно рвал на кусочки, валился на кровать и пялился в потолок до тех пор, пока Сириус не возвращался со своих ночных набегов на деревеньку, весь в женских духах, сонный и довольный.

Джеймс знал, что должен попрощаться и сказать последнее слово, но так, чтобы оно ее не ранило. А вся та сентиментальная чушь, которую он гнал в этих неотправленных письмах, совсем не вязалась с тем воем, который рвал его изнутри, и с тем, что он на самом деле хотел ей сказать. Задача казалась невыполнимой.

В конце концов, испепелив себя, он написал всего одну-единственную строчку, отправил, рухнул на кровать и проспал целые сутки. Проснулся совершенно опустошенным. На подушке уже лежал ответ, а на заваленном бумагой столе щелкал клювом желтоглазый Гермес. Пергамент, который теперь ехал у него в нагрудном кармане, был тогда влажным, из-за чего слова совсем смазались, но Джеймс верил в их существование.

Там было написано: «Я тоже тебя люблю, Джеймс».

Черт подери.

И это написала ему Лили Эванс.

— Серьезно, Сохатый, мне наплевать, как ты выглядишь, — сказал Сириус, нагнав его, — но если ты не начнешь бриться и одеваться, как человек, то тебя переселят из нашей башни в Запретный лес, и вы вместе с Лунатиком будете выть на луну. Ты и сейчас уже пугаешь людей.

В ответ на его замечание Джеймс ответил красноречивым молчанием, но Сириус ни капельки не обиделся и шел рядом, добродушно посвистывая и провожая взглядом загорелые ноги девочек.