Игуменъ. Да, это такъ. Богъ оказалъ теб свою могущественную помощь.

Царица. А вдь не совсмъ хорошо съ нашей стороны воевать съ войскомъ, у котораго нтъ вождя. Я этой ночью размышляла объ этомъ.

Игуменъ. Не совсмъ хорошо? Что это ты задумала?

Царица. Я думаю отпустить хана Товинскаго.

Игуменъ. Да, за указанный ему выкупъ.

Царица. Нтъ, безъ какого бы то ни было выкупа. Я хочу его отпустить, чтобы онъ могъ вернуться къ своему народу.

Игуменъ. Этого ты не сдлаешь.

Царица. Я это сдлаю, благочестивый отецъ.

Игуменъ. Зачмъ? Или тебя смущаютъ тайныя мысли, которыхъ ты не хочешь открыть, дитя мое?

Царица. Ты думаешь? Главное то, что я освобождаю хана.

Игуменъ. Главное — что тебя къ этому побуждаетъ?

Царица. Благочестивый отецъ, ты старъ, а я молода, и глаза мои видятъ иначе, чмъ твои. Я врю, что если я освобожу хана, это повліяетъ и на товинцевъ сильне, чмъ кровь и желзо.

Игуменъ. Они только возблагодарятъ Аллаха за чудесное избавленіе хана; вотъ и все!

Царица. А можетъ быть, и не все. Сердца ихъ обратятся къ христіанской цариц, которая проявила такое милосердіе, и имъ уже не будетъ такъ тяжело итти подъ мое владычество. Вотъ какъ видятъ мои глаза. И когда-нибудь узнаетъ объ этомъ и калифъ.

Игуменъ. Служители Креста никогда не вели такъ войну.

Царица. На этотъ разъ я буду вести войну именно такъ. Я позвала тебя, чтобы сообщить о моемъ ршеніи. Мое ршеніе таково.

Игуменъ, подымаясь. Зачмъ же ты призвала меня, чадо: чтобы разсказывать о своихъ ночныхъ думахъ?

Царица. Князь Георгій вернулся, я желаю и ему объявить о моемъ ршеніи.

Игуменъ. Князь Георгій тоже теб этого не посовтуетъ.

Царица. Напрасно ты такъ увренъ въ этомъ. Князь Георгій необыкновенный воитель; прежде онъ былъ инымъ. Можетъ быть, теперь къ нему вернется его прежнее сердце, и онъ порадуется длу моему. „Дай хану на дорогу добраго коня“, скажетъ онъ.

Игуменъ, подумавъ. Да будетъ такъ. Идетъ, оборачивается. Ты ведешь войну и съ ханомъ Карскимъ. Пощадишь ли ты также и его. Царица смущена. А вотъ этого молодого язычника, котораго ты видла вчера, ты хочешь пощадить. Что скрываешь ты отъ меня?

Царица. Я ничего не скрываю. Я возвращаю хану свободу.

Игуменъ. Видно, глаза его были слишкомъ горячи для тебя.

Царица. Я не знаю. Да, можетъ быть, и глаза. Мое сердце неслось къ нему: онъ былъ такъ одинокъ. И у нихъ въ Товин нтъ другого хана.

Игуменъ. Твое сердце неслось къ нему… Теб бы не слдовало этого говорить.

Царица. Да, да — сердце мое неслось къ нему. И я думаю — мое сердце у него.

Игуменъ. Остановись, женщина. Съ дурными мыслями лежала ты этой ночью.

Царица. Съ дурными мыслями? Нтъ, нтъ, со свтлыми мыслями, съ лучшими, чмъ у тебя теперь. Ты забываешься, игуменъ!

Игуменъ. Нтъ, я не забываюсь: я помню, ты царица. Царица Грузіи на ложномъ пути.

Царица, вспыхнувъ, но сдерживаясь. Ты мн не судья.

Игуменъ. Я смиренный слуга Христовъ въ твоемъ дом.

Царица. Отнын ты боле не связанъ съ моимъ домомъ.

Игуненъ. Во имя Христово. Ты можешь длать со мной все, что хочешь.

Царица. Вмсто тебя я сдлаю игумномъ священника князя Георгія.

Игуменъ. Да будетъ такъ. Я снова монахъ среди моихъ монаховъ. Да благословитъ Богъ всякое твое дло; также и это. Аминь. Уходитъ черезъ дверь въ глубину сцены.

Царица смотритъ ему вслдъ, кидается на диванъ, встаетъ снова. Я все скажу Георгію. Идетъ къ первой двери, задумывается, возвращается. Да, да — все! Кричитъ въ первую дверь. Георгій!

Первый слуга входитъ. Князь Георгій вышелъ.

Царица. Позови его. Слуга уходитъ. Царица оглядывается. Никого нтъ. Пусто! Я отпущу его. Да, отпущу. Я могу и потомъ увдомить князя Георгія. Оправляетъ одежду, подымаетъ полы платья, оглядываетъ свои ноги и открываетъ обитую желзомъ дверь. Эй, грузины, идите сюда!