"Вотъ чортъ", — пробормоталъ Иргенсъ, искренно восхищаясь. "Обратили ли вы на нее вниманіе? — Можете ли вы понять, какимъ образомъ Олэ заполучилъ такое прелестное дитя?" Мильде согласился съ актеромъ, что это было совершенно непонятно. И о чемъ она-то думала?

"Нтъ! не говорите такъ громко, они остановились внизу, у двери!" сказалъ Иргенсъ.

Тамъ они наткнулись на адвоката. Опять произошло представленіе и завязался разговоръ, но тамъ они не раздвались, сидли въ шляпахъ и въ перчаткахъ и каждую минуту, были готовы уйти.

Наконецъ они ушли. Въ это самое мгновеніе у самаго послдняго столика поднялся какой-то человкъ и подошелъ къ двери. Этому человку было, вроятно, около сорока лтъ; у него была широкая борода съ просдью и темные глаза; видъ у него быль довольно поношенный; кром того, онъ былъ слегка лысый. Онъ направился прямо къ адвокату, поклонился ему и сказалъ:

"Вы ничего не будете имть противъ, если я къ вамъ подсяду? Я видлъ, что съ вами поздоровался купецъ, значитъ вы его знаете; я же со своей стороны знакомъ съ фрекэнъ Линумъ, которая была вамъ представлена. Я учитель у ея родителей; мое имя Гольдевинъ".

Въ этомъ незнакомц было что-то, что заинтересовало маленькаго изящнаго адвоката Гранде, онъ освободилъ ему тотчасъ же мсто и предложилъ даже сигару. Кельнеръ несъ стаканъ за незнакомцемъ.

"Видите ли, я бываю здсь, въ город, изрдка, лишь черезъ большіе промежутки", сказалъ Гольдевинъ: "я живу постоянно въ деревн; въ продолженіе послднихъ десяти лтъ я не былъ за границей, если не считать моей поздки въ Копенгагенъ во время выставки. Ну, вотъ, теперь я снова пріхалъ и весь день все хожу, все разсматриваю. Я нахожу большія и маленькія перемны; городъ становится все больше и больше, какъ я вижу; это такое удовольствіе слоняться взадъ и впередъ по гавани и видть всю эту торговлю".

Онъ говорилъ глухимъ голосомъ, пріятнымъ и спокойнымъ, хотя глаза его порой сверкали. Адвокатъ слушалъ и отвчалъ: гмъ и да.

Во всякомъ случа, нельзя не признать, городъ длалъ свое дло, теперь у нихъ скоро будетъ электрическій трамвай, многія улицы будутъ покрыты асфальтомъ, послдняя народная перепись показала громадный приростъ населенія. Вроятно, постоянно жить въ деревн должно бытъ довольно непріятно? Нтъ? А зимой? Въ темнот, въ снгу? Нтъ, это чудесно, повсюду снгъ, дикіе лса, цлые снжные холмы, зайцы, лисицы. Блый, совсмъ блый снгъ, но зато лто какое хорошее! Когда онъ теперь вернется домой, будетъ самый разгаръ лта. Онъ думаетъ устроить себ отдыхъ — въ два, три мсяца, а можетъ быть и и больше. Вдь этого времени достаточно, чтобы увидать и услыхать все самое интересное въ город. Но что же именно теперь происходитъ? Каково теперь политическое положеніе страны?

"Ну", отвчалъ адвокатъ, "положеніе очень серьозное, но, вдь, для этого есть же Стортингъ. Многіе вожаки уже сказали свое послднее слово".

"Если я не ошибаюсь, то все скоро кончится".

"Да, если вы не ошибаетесь, но, кажется, у васъ есть сомннія"? спросилъ, смясь, адвокатъ.

"Никакихъ другихъ, кром тхъ, что черезчуръ полагаются на вожаковъ и на ихъ слова. Я пріхалъ изъ деревни; тамъ зарождаются наши сомннія, и не такъ-то легко отъ нихъ отдлаться. Это можетъ завершиться движеніемъ какъ разъ въ обратную сторону, какъ уже было разъ".

"Да, это можетъ случиться".

Гольдевинъ отпилъ изъ своего стакана.

"Я не помню, чтобы это было уже разъ" — сказалъ адвокатъ. "Знаете ли вы такой случай, когда бы вожаки насъ покинули?"

"О, да! Слова, которыя произносились, слова, которыя вліяли, слова, отъ которыхъ спокойно и открыто отрекались. Да, ихъ мы не должны забывать… Не нужно черезчуръ сильно полагаться на вожаковъ; напротивъ, нашей надеждой должна быть молодежь. Нтъ, вожаки очень часто подламываются. Это старый законъ, — когда вожакъ достигаетъ извстнаго возраста, онъ останавливается, или даже возвращается назадъ, и настроеніе у него обратное прежнему. Теперь молодежь должна вооружиться противъ него, двинутъ его впередъ, или уничтожить".

Дверь распахнулась и вошелъ Ларсъ Паульсбергъ. Онъ поклонился. Адвокатъ указалъ ему на стулъ возл себя; но Паульсбергъ покачалъ головой и сказалъ:

"Нтъ, я ищу Мильде, онъ еще не писалъ меня сегодня".

"Мильде тамъ, въ углу", отвчалъ адвокатъ. Потомъ онъ снова обратился къ Гольдевину и шепнулъ ему. "Вотъ этотъ самый главный изъ вашихъ молодыхъ, такъ сказать вожакъ, ихъ авторитетъ, Ларсъ Паульсбергъ. Знаете вы его? Если бы вс были, какъ онъ, тогда"…

Да, Гольдевинъ зналъ его. Такъ это былъ Паульсбергъ? Это видно, что это замчательный человкъ, потому что онъ замтилъ, какъ люди смотрли ему вслдъ и шептали. Ахъ да, писателей много, было бы несправедливо это оспаривать.

"Какъ разъ одинъ изъ нихъ пріхалъ въ Торахусъ, когда я оттуда узжалъ; кажется, его зовутъ Стефаномъ Ойэнъ; я прочелъ его дв книги. Онъ сказалъ, что онъ первый, и говорилъ о томъ, что полонъ новыхъ плановъ, плановъ, касающихся литературы. На немъ было платье на шелковой подкладк, но въ общемъ онъ не рисовался; люди любопытствовали и хотли на него посмотрть, но онъ отнесся къ этому очень скромно. Я провелъ съ нимъ одинъ вечеръ; онъ исписалъ всю вставку своей рубашки стихами, — длинныя и короткія строки, стихи въ проз. Онъ разсказывалъ, что утромъ онъ проснулся и былъ въ настроеніи, а у него подъ рукой не было бумаги, но онъ нашелся и исписалъ грудь своей рубашки. Мы не должны сердиться, хотя у него еще дв рубашки, но он грязныя и ему приходится носить эту, какъ она есть. Онъ также прочелъ намъ кое-что. Вещи, полныя настроенія. Онъ преизвелъ впечатлніе здравомыслящаго".