"Этотъ господинъ ничего не смыслитъ въ современной поэзіи",

"Современная поэзія? Но если вы всякій вздоръ называете современной поэзіей, то каждая вещь должна имть по крайней мр хоть конецъ".

Ойэнъ поблднлъ отъ ярости:

"Значитъ, ты совершенно не понимаешь моихъ положеній?" сказалъ онъ, странно возбужденный и весь дрожа. "Впрочемъ, ты неотесанный малый, Мильде, и отъ тебя ничего другого и ждать нельзя".

Только теперь толстый художникъ понялъ, какъ онъ разстроилъ его; онъ никакъ не ожидалъ такого дйствія своихъ словъ.

"Неотесанный малый", возразилъ онъ добродушно, "ну, вотъ, мы теперь вдругъ начали ссориться; во всякомъ случа я не хотлъ тебя обидть, Ойэнъ. Разв ты думаешь, что я не получалъ удовольствія? Удовольствія отъ твоего стихотворенія? Напротивъ, поврь мн. Я говорю только, что это немного безплотно. Это эирно! Ты долженъ врно понять меня: разумется, это очень красиво, удивительно мило, коротко, хорошо, это относится къ лучшему, что ты до сихъ поръ написалъ. Разв ты не понимаешь шутки?"

Но старанія Мильде поправить дло не помогали; тихое настроеніе исчезло; смялись, шумли больше, чмъ прежде, и предоставили всему итти, какъ угодно. Посреди этого шума актеръ Норемъ распахнулъ окно и началъ пть на улицу. Чтобы утшить немного Ойэна, фру Ханка положила свою руку на его плечо и общала быть при его отъзд на вокзал.

Да, она и вс другіе — они вс придутъ. Когда онъ думаетъ ухать?

"Не правда ли", обратилась она къ Олэ Генрихсенъ: "мы вс будемъ на вокзал, когда Ойэнъ будетъ узжать?"

Тогда Олэ Генрихсенъ далъ совершенно неожиданный отвтъ, удивившій даже фру Ханку. Олэ Генрихсенъ не только будетъ на вокзал, но даже проводитъ Ойэна въ Торахусъ. Да, это ему только что пришло въ голову; онъ хочетъ немного прохаться, кром того у него тамъ дла… И это было настолько серьезно, что онъ взялъ Ойэна за петлицу и началъ уговариваться съ нимъ насчетъ дня отъзда.

Журналистъ пилъ вмст съ фру Паульсбергъ, державшей свой стаканъ, какъ кружку. Во избжаніе сквозняка они пересли на диванъ и начали разсказывать другъ другу анекдоты. Фру Паульсбергъ знала исторію про адвоката и потомъ еще про дочь пастора В. Она дошла до самаго ршительнаго мста, какъ вдругъ сразу оборвала.

Журналистъ, заинтересованный, спрашивалъ возбужденно:

"Ну и что же?…"

"Погодите немного", отвчала фру Паульсбергъ, улыбаясь, "должна же я, по крайней мр, имть время, чтобъ покраснть."

И, громко смясь, она дошла до ршительнаго мста.

Въ это самое время Норемъ съ шумомъ отошелъ отъ окна, ему что-то вдругъ пришло въ голову, и онъ такъ закричалъ, что вся компанія вздрогнула:

"Тише! не шумите, тогда вы увидите нчто. Отворите то окно и посмотрите наружу; тамъ стоитъ мальчикъ съ газетами, около фонаря. Теперь смотрите!.. Олэ Генрихсенъ, есть у тебя крона?"

Получивъ крону, онъ раскалилъ ее на ламп. Теперь было такъ тихо, что можно было ясно разслышать, какъ мальчикъ выкрикивалъ на улиц газеты.

"Теперь смотрите", сказалъ Норемъ опять, "встаньте около окна и подождите минутку, я сейчасъ приду". Онъ поспшилъ, насколько вообще онъ могъ это сдлать, къ окну и крикнулъ, мальчику:

"Смотри, мальчишка, вотъ теб крона, становись подъ окномъ и лови".

Крона со звономъ упала на мостовую; мальчикъ поймалъ ее, но сейчасъ же съ яростной бранью отбросилъ ее.

"Послушайте, какъ онъ ругается", смялся Норемъ, "смотрите, какъ онъ облизываетъ себ пальцы… Ну, чортъ, хочешь ты получить крону? Вонъ она тамъ лежитъ".

Стиснувъ зубы, мальчикъ посмотрлъ наверхъ въ окно:

"Но вдь она горячая!" сказалъ онъ.

"Горячая? Ха-ха-ха, она горячая? Говорю теб серьезно, хочешь ты крону, или я долженъ спуститься и взять ее обратно?"

Тогда мальчикъ сунулъ монету между газетами и побжалъ. Норемъ хотлъ заставить его поблагодарить за подарокъ, снять шляпу и поблагодарить, но этого ему не удалось. Мальчикъ послалъ нсколько ругательствъ по направленію къ окну и все облизывалъ свои пальцы. Потомъ побжалъ изо всхъ силъ, боясь, чтобъ его не нагнали. Норемъ нсколько разъ звалъ полицію.

Это была послдняя счастливая выдумка весело настроеннаго актера въ этотъ вечеръ, потомъ онъ забрался въ уголъ мастерской и тамъ задремалъ.

"Кто знаетъ, который теперь часъ?" спросила фру Паульсбергъ.

"Только меня не спрашивайте", отвчалъ журналистъ Грегерсенъ и указалъ, смясь, на карманъ жилета: "прошло уже много дней съ тхъ поръ, какъ у меня здсь были часы".

Оказалось, что былъ часъ ночи. Къ половин второго фру Ханка и Иргенсъ совсмъ исчезли. Иргенсъ попросилъ у Мильде жженаго кофе и посл этого его никто не видлъ. Никто не обратилъ вниманія на то, что они оба исчезли; никто не спрашивалъ о нихъ.