Нсколько дней спустя приходитъ Олэ къ Тидеману и говоритъ:

"Ты бы не взялъ двухъ тысячъ за катеръ?"

"А деньги при теб?"

"Да, случайно".

"Давай ихъ!" сказалъ Тидеманъ.

И катеръ снова сталъ принадлежать Олэ. Теперь Тидеманъ пошелъ къ Олэ, чтобъ провести съ нимъ часокъ. Оба друга уже боле не были дтьми. Они обращались другъ съ другомъ съ изысканной вжливостью и были искренно преданы другъ другу. Олэ беретъ шляпу и трость Тидемана и кладетъ ихъ на конторку, предлагая Тидеману мсто на маленькомъ двухмстномъ диван.

"Что я могу теб предложить?" — спрашиваетъ онъ его.

"Благодарю, ничего", — отвчаетъ Тидеманъ: "я только что изъ Гранда, гд я обдалъ".

Олэ подвинулъ къ нему плоскій тоненькій ящичекъ съ гаванскими сигарами и все-таки спросилъ:

"Можетъ быть, стаканчикъ 1812 года?"

"Да, отъ этого я не откажусь, но вдь ты долженъ притащить его изъ погреба; это черезчуръ хлопотно".

"Помилуй, это пустяки".

Олэ принесъ бутылку изъ погреба; нельзя было разобратъ, изъ чего она сдлана; толстый слой пыли покрывалъ бутылку, такъ что стекло имло видъ грубой матеріи. Вино было холодное, и на стекл выступали капли, а Олэ сказалъ:

"За твое здоровье, Андрей!"

Они выпили. Наступила пауза.

"Я, собственно говоря, пришелъ, чтобъ поздравить тебя", сказалъ Тидеманъ. "Мн никогда не удавалось устроить подобнаго дльца!"

И на самомъ дл Олэ Генрихоенъ сдлалъ удачное дло; онъ самъ говорилъ, что это, собственно, не было его заслугой; просто ему повезло. А если уже непремнно нужно говорить о заслуг, то она принадлежитъ не только ему одному, но всей фирм. За операцію въ Лондон онъ долженъ благодарить своего агента. Дло же произошло слдующимъ образомъ: торговый корабль "Конкордія" шелъ наполовину нагруженный кофе изъ Ріо и направлялся вокругъ Сенегамбіи въ Батурстъ, чтобы захватить партію кожъ; въ декабрьскія бури пошелъ дальше, у свернаго берега Нормандіи началъ течь, и былъ введенъ на буксир въ Плимутъ, какъ потерпвшій крушеніе. Весь грузъ былъ подмоченъ; половина была кофе. Этотъ испорченный кофе былъ промытъ, привезенъ въ Лондонъ и предназначенъ въ продажу, но продать его было немыслимо; морская вода и кожи сдлали его негоднымъ. Владлецъ предпринималъ сотни попытокъ, сталъ примнять краски, берлинскую лазурь, индиго, куркуму, хромъ желтый, мдный купоросъ, перетряхивалъ въ бочкахъ кофе вмст съ свинцовыми пулями, но ничего не помогало, и ему пришлось нести кофе на аукціонъ. Агентъ Генрихсена сдлалъ все, что могъ: тотчасъ же нашелся, предложилъ пустяшную цну, и кофе былъ оставленъ за нимъ. Тогда Олэ Генрихсенъ похалъ въ Лондонъ и сталъ примнять къ кофе всевозможныя средства, отмылъ свинцовую краску, прополоскалъ основательно и далъ вторично просохнуть. Наконецъ, онъ веллъ поджарить всю партію и запаковать въ громадные цинковые ящики, которые были герметически закупорены. Эти ящики стояли цлый мсяцъ нетронутыми, потомъ они были перевезены въ Норвегію, гд ихъ перенесли въ складъ; ящики одинъ за другимъ открывались, и кофе быстро продавался, — онъ казался совсмъ свжимъ, и фирма Генрихсена заработала на этомъ дл громадныя деньги.

Тидеманъ сказалъ:

"Я узналъ объ этомъ нсколько дней тому назадъ и долженъ признаться, я восхищался тобою".

"Моя мысль о томъ, чтобы поджаритъ кофе, была удачна, и, благодаря этой хитрости, оно надлило его влагу, а все остальное…"

"Но вдь ты самъ былъ заинтересованъ въ результат".

"Да, этого я не могу отрицать".

"А твой отецъ, что онъ сказалъ?"

"Онъ узналъ объ этомъ позже всхъ. Нтъ, я не могъ посвятить его въ это дло, я думаю, онъ оттолкнулъ бы меня, лишилъ бы меня наслдства, хе-хе-хе."

Тидеманъ посмотрлъ на него.

"Гмъ, это все очень хорошо, Олэ. Но если ты хочешь приписать половину заслуги въ этомъ дл своему отцу, фирм, то ты не долженъ въ то же самое время разсказывать, что твой отецъ узналъ объ этомъ позже всхъ".

"Ну, хорошо, теперь все равно".

Въ это время вошелъ служащій и принесъ еще доску, на которой были написаны счета; онъ снялъ шляпу, поклонился, положилъ доску на конторку, снова поклонился и вышелъ. Въ то же время кто-то позвонилъ въ телефонъ.

"Извини меня на минутку, Андрей, я хочу только… Это, врно, просто заказъ."

Олэ подписалъ ордеръ, позвонилъ и отдалъ его служащему.

"Я теб только мшаю," сказалъ Тидеманъ.

"Вотъ здсь дв доски: возьмемъ каждый по одной, я теб помогу."

"Нтъ, ни въ какомъ случа," возразилъ Олэ: "недостаетъ, чтобы ты слъ и работалъ за счетами".

Но Тидеманъ уже началъ. Эти странные штрихи и знаки въ пятьдесятъ рубрикъ ему были прекрасно знакомы, и онъ длалъ подсчеты на клочк бумаги. Оня стояли по обимъ сторонамъ бюро и по временамъ перебрасывались шуткой.

"Но все таки мы совсмъ не должны забывать нашихъ стакановъ".

"Да, конечно".

"Сегодня для меня очень пріятный день, давно такихъ не было", — сказалъ Олэ.

"Неужели? Я только что хотлъ сказать то же самое. Я сейчасъ изъ Гранда, но… ахъ, да, у меня для тебя приглашеніе; въ четвергъ мы будемъ съ тобой вмст; прощальный праздникъ въ честь Ойэна. Будетъ довольно много народу".

"Такъ. Гд это будетъ?"

"У Мильде, въ мастерской. Ты вдь придешь?"

"Конечно".

Они снова подошли къ конторк и продолжали писать.

"Боже мой, помнишь ты старыя времена, когда мы вмст сидли на школьной скамь!" — сказалъ Тидеманъ: "въ то время ни у кого изъ насъ не было бороды; мн кажется, какъ будто это было нсколько мсяцевъ тому назадъ, до того ясно все это вспоминается".

Оле положилъ перо. Счетъ былъ конченъ.

"Я хочу кое-что сказать теб… только ты не долженъ сердиться на меня, если теб это не понравится, Андрей… Нтъ, кончай свое вино, пожалуйста, я принесу другую бутылку, это вино не для такого дорогого гостя.