"Ну хорошо, я не буду больше тебя задерживать", сказалъ Мильде. "Кстати, написалъ ты что-нибудь?"

"Да, нсколько стихотвореній въ проз", отвчаетъ Ойэнъ, тотчасъ же оживившись. "Между прочимъ, я очень жду того времени, когда попаду въ Торахусъ, — тогда я серьезно примусь за работу. Ты правъ, въ город немыслимо оставаться".

"Ну да, но я подразумвалъ всю страну, но… Да, значитъ, въ четвергъ вечеромъ въ моей мастерской?… Скажи, старый другъ, не найдется ли у тебя кроны?"

Ойэнъ разстегиваетъ пальто и достаетъ крону.

"Спасибо, другъ, значитъ до четверга вечеромъ. Приходи пораньше, чтобъ помочь мн немного устроить… Боже мой, шелковая подкладка! И у тебя я просилъ лишь одну крону! Пожалуйста, прости меня, если я тебя этимъ оскорбилъ". Ойэнъ улыбается и не обращаетъ вниманіе на шутку.

"Я бы сказалъ, можно ли встртить теперь не на шелковой подкладк? Чортъ возьми, почемъ ты платишь за это?" И Мильде щупаетъ костюмъ.

"Ну, этого я не помню, я никогда не могу запомнить цифръ. Это не по моей части. Счета отъ портныхъ я откладываю въ сторону и всегда нахожу ихъ, когда перезжаю".

"Ха-ха-ха, практическій способъ, замчательно практично. Итакъ, ты не платишь?"

"Нтъ, это въ рукахъ Божьихъ. Да, когда я разбогатю, тогда… Однако теб нужно итти, я останусь дома".

"Конечно, покойной ночи. Но слушай, совершенно серьезно, если у тебя есть еще крона…"

И Ойэнъ снова разстегиваетъ свое пальто.

"Большое, большое спасибо. Да — вы поэты! Куда ты направляешься, напримръ, сейчасъ?"

"Я здсь похожу немного и буду разсматривать дома. Я не могу спать, буду считать окна, — иногда это бываетъ совсмъ не глупо. Это даже настоящее наслажденіе, когда глазъ покоится на квадратахъ, на чистыхъ линіяхъ. — Да въ этомъ ты ничего не понимаешь".

"Напротивъ, я тоже въ этомъ кое-что смыслю. Но я думаю, что люди… прежде всего, люди. Мускулы и кровь, не правда ли? Вдь это тоже иметъ интересъ?"

"Нтъ, мн надоли люди. Я долженъ сознаться въ этомъ къ своему стыду. Такъ, напримръ когда всматриваешься въ красивую пустынную улицу, ты не замчалъ, сколько въ ней красоты?"

"Замчалъ ли я? Вдь я не слпой, говорю теб. Красота пустынной улицы, ея чары имютъ прелесть своего рода. Но все въ свое время. Да… однако я не буду дольше тебя задерживать. До свиданья, до четверга".

Мильде поклонился, приложивъ трость къ шляп, повернулся и пошелъ снова вверхъ по улиц. Ойэнъ продолжалъ свой путь одинъ. Нсколько минутъ спустя онъ понялъ, что еще не окончательно потерялъ интересъ къ людямъ; онъ самъ себя обманывалъ, Первой попавшейся двушк, которая его окликнула, онъ отдалъ охотно дв кроны, оставшіяся у него, и молча пошелъ дальше. Онъ не сказалъ ни слова, его маленькая нервная фигурка исчезла прежде, чмъ двушка успла его поблагодарить. И вотъ, наконецъ, все стихло.

Работа въ гавани прекратилась. Городъ успокоился. Гд-то тамъ, вдали, раздаются глухіе шаги одинокаго человка, но только нельзя разобратъ, гд именно. Газъ безпокойно мигаетъ въ фонаряхъ; двое полицейскихъ стоятъ и разговариваютъ между собой. По временамъ они стучатъ сапогами, потому что ногамъ холодно. И такъ проходить вся ночь. Человческіе шаги то тамъ, то здсь, изрдка полицейскій стучитъ сапогами и мерзнетъ.

Большая комната съ голубыми стнами и двумя раздвижными окнами, — своего рода сушильня. Посредин небольшая кафельная печь съ трубами, которыя поддерживаются проволоками, идущими отъ потолка.

На стнахъ эскизы, расписанные вера, палитры, по стнамъ стоятъ картины въ рамкахъ. Запахъ красокъ и табаку, сломанные стулья, кисти, разбросанныя пальто прибывшихъ гостей, старая резиновая калоша съ гвоздями и разнымъ ломомъ; на мольберт, отодвинутомъ въ уголъ, большой почти готовый портретъ Ларса Паульсберга.

Такой видъ имла мастерская Мильде.

Когда въ девять часовъ взошелъ Олэ Генрихсенъ, вс гости были уже въ сбор, а также и Тидеманъ къ женой; въ общемъ ихъ было десять, двнадцать человкъ. На всхъ трехъ лампахъ въ комнат были густые абажуры, такъ что свта среди табачнаго дыма было немного. Этотъ полумракъ былъ, по всей вроятности, изобртеніемъ фру Ханки. Потомъ пришли еще двое безбородыхъ господина, очень юные поэта, студенты, сложившіе въ школ лишь въ прошломъ году свои учебники. У обоихъ были стриженыя головы, казавшіяся почти голыми; одинъ изъ нихъ носилъ на цпочк маленькій компасъ.

Это были товарищи Ойэна, его поклонники и ученики; оба писали стихи.

Кром того, здсь былъ еще господинъ изъ редакціи газеты "Новости", журналистъ Грегерсенъ, литераторъ и сотрудникъ листка, человкъ, оказывавшій своимъ друзьямъ большія услуги и не разъ писавшій замтки о нихъ въ листк. Паульсбергъ оказываетъ ему громадное вниманіе и говоритъ съ нимъ о ряд его статей.

"Новые литераторы находятъ ихъ восхитительными". Грегерсенъ отвчаетъ ему, гордясь вниманіемъ.

У него привычка коверкать слова, такъ что они звучатъ очень смшно, и никто не могъ длать это удачне его.