Отец тогда тоже умер неожиданно, скончался скоропостижно, он ещё до войны страдал пороком сердца, и бронь у него была, но потом, после первого года войны, бронь сняли.

– Столько людей в 41-ом попало в окружение и в плен летом, а потом погибло под Москвой, - говорила мать, рассказывая ему жизнь отца, вечером, когда они остались вдвоем после поминок, - что людей сильно стало не хватать, и тогда отца осмотрели, признали годным и отправили в саперные войска, сочли, что там нужны выдержка и сноровка, а физическая сила и выносливость, которой у него не было при плохом сердце, не так нужны.

И знаешь, отец говорил, что рад был, что его взяли, кругом все на фронте, и он один, с руками, с ногами, молодой парень выделялся среди стариков, женщин и детей.

Мы уже тогда знакомы были, он к другу в гости приезжал в наш город, ещё студентом педагогического, и пришел на вечер в нашу школу, на танцы, вот мы и познакомились.

Я не придала знакомству большого значения: ну потанцевали, парень понравился, проводил до дому, на другой день он уезжал, дал свой адрес, просил писать.

Я всё думала, написать или нет, а тут война и начиналась...

Голос матери звучал глухо, устало, она замолкала надолго, и снова начинали в тишине возникать слова, заполнять пространство комнаты тенями давно ушедших лет и Дима слушал, хотя всё знал, в мелочах, и про танцы и как встретились в 44 после освобождения Могилева, но он понимал, что мать говорит не столько для него, сколько для себя и слушал не перебивая.

Параллельно рассказу матери текли и его собственные мысли, он думал о том, что плохо знал собственного отца, и не представлял его молодым, на танцах, или позднее в форме лейтенанта саперных войск, такого, каким его увидела мать, когда не побоялась открыть дверь на поздний звонок.

– Я дверь открыла, сразу не узнала, три года прошло, спросила: "Вам кого?", а он тихо так: "Это я, Степан". Он отпросился у командира в отпуск на один день, и нашел меня. А я в тот день только в город вернулась из отряда. Могли разойтись на один день, но судьба была нам встретиться.

А мне родится... мелькало в голове у Димы.

– Надя простужена была, в жару лежала, родители в деревне, к ним немцы на постой не приходили, глухая деревня была, они там всю войну и пробыли, и ещё не вернулись. А мы с Надей выбраться к ним не успели, вот и остались в городе, я стала связной, ну да ты всё знаешь.

Дима знал.

Ещё год Степан воевал, потом демобилизовался в начале сорок шестого, осенью учиться пошел, я тоже училась, мечтала после медтехникума пойти в институт, да не сложилось.

Дима вспоминал, что хоронили отца чуть ли не всем городом, многих он учил, со многими работал, хорошо его знали, и Дима, который считал, что отец достоин лучшей судьбы с его способностью мгновенно проникать в суть любой задачки, и видеть решение ничуть не затрудняясь, даже когда Дима готовился в институт по учебнику, где были приведены примеры вступительных задач в МГУ на мехмат, и там отец легко решал, помогал Диме разобраться.

– Папа, - с удивлением сказал тогда Дима, - а ведь ты спокойно мог и в МГУ поступить.

– Не догадался, - засмеялся отец, - пошел туда, где ближе было, а потом война, а после демобилизации пошел доучиваться, где начал.

Он помолчал, потом добавил:

– Ты за меня поедешь, посмотришь, узнаешь, как там в столице.

Дима сейчас, под стук колес все того же поезда, но спустя 15 лет сопоставлял судьбы отца и тестя и удивлялся удачливости и напору второго: ведь он не так быстро схватывал, медленнее соображал, в математике, которую преподавал, знал только от и до, зато быстро улавливал и запоминал, где, что и почем, и при этом, в сущности, никогда не заблуждался относительно себя и масштабов своей личности, наоборот, всегда знал, что он умеет жить, а не звезды с неба хватать.

Он ещё думал о Светлане, о том, как быть с ней, и найдется ли родня, чтобы приютить девочку, и чем он сможет помочь.

Наконец, он уснул под стук колес: назавтра предстоял тяжелый день.

21

Когда Дима с Натальей добрались на такси до квартиры, там была только Светлана. Она сидела на диване, уставившись в одну точку, не шевелясь, только подняла глаза, когда Наташа открыла двери своим ключом и появилась на пороге комнаты.

Сестры молча смотрели друг на друга, потом Света сказала:

– Все в морге, поехали за телом.

И повалилась на диван, лицом вниз. Плечи её тряслись, но она не издавала ни звука. Спазм перекрыл ей горло.

Наташка, сама весь вчерашний день проплакавшая, села рядом с сестрой, с силой оторвала её от дивана, обняла, поглаживая ладонью вдоль спины:

– Будь мужественной, Светик, сколько ни плачь, нам его не вернуть...

– Ну, почему, почему мы остались круглыми сиротами, - плач наконец прорвался у Светланы.
– Почему мы...Почему я...Почему без отца и матери...