концах. Даже не хотелось представлять, что произошло с остальными. Сестра Мирна

сразу же подумает о худшем. И будет права.

Я шла, понурив голову, поэтому тут же заметила след саней на снегу. Двери в монастырь

же были открыты – прошлой ночью мне не захотелось утруждать себя ещё и этим. Вход

был открытым, а неустойчивые петли скрипели.

Я напряглась, пытаясь почувствовать хоть какие-нибудь эмоции людей вокруг, чтобы

знать, чего ожидать. Или, того лучше, считать ауру гостей, чтобы понять, зачем они здесь.

Сегодня мы не должны были никого принимать. Поставщики продовольствия были

единственными, кого мы могли ждать, но они приезжали пять дней назад.

Сани стали звенеть ещё громче – скользя по снегу, бежала яркая тройка. Я удивилась, заметив трёх лошадей и сани. Но нет – нужно было думать о тех, кто остался в монастыре

в живых. Если тройка здесь – это значит, что кто-то приехал по срочному делу. И этим

кем-то, судя по моим ощущениям, был мужчина, скорее всего благородный – только

благородные люди в Империи Рузанин имеют право разъезжать в санях, будучи

единственным пассажиром, не учитывая прислуги. Вот только прислуги не было. Но

почему нет кучера? Ни один благородный в Империи не будет сам вести сани.

Моё сердце встрепенулось, но я не могла понять: это мои чувства или чувства гостя.

Мужчина поднял руку, но тут же опустил, кинув лишь взгляд на сожженный монастырь.

Как только лошади поскакали рысью, я смогла рассмотреть его более подробно. Как

подобало мужчине из Эсценгарда, он был гладко выбрит, но был он, скорее всего, не

оттуда – его черты лица были более характерными для Рузанинцев: тёмные брови, низко

посаженные над глазами, длинный, но расположенный прямо по центру лица, нос. Самым

выразительным был рот, будто не созданный для того, чтобы улыбаться или вообще его

открывать.

Чем ближе он становился – тем больше можно было рассмотреть. Я заметила, что он был

не старше Нади. Его пыльно-каштановые волосы волнами развивались позади, хотя по

длине достигали бы всего лишь скул. Он определённо был благородным – обычные люди

не утруждают себя частыми стрижками. Он уставился на монастырь в изумлении, да так

сильно, что трепет его взгляда отражался на моих чувствах. Но, будто почувствовав, что я

смотрю на него, он тут же перевёл взгляд на меня и не сводил его, ни пока лошади

приближали его к монастырю, ни пока он въезжал в ворота. Я понимала, что выгляжу

плохо, но неужели, мой внешний вид мог поведать абсолютно всё?

Я не знаю почему, но мне хотелось, чтобы незнакомец только понимал: несмотря на

обугленный монастырь, на него смотрит не несчастная девочка. А я выглядела именно

так. Во всяком случае, именно так он должен был меня воспринимать. Я выровнялась,

вытянула шею и смерила его таким взглядом, который мог сжечь.

– Ты можешь позволить себе думать обо мне только так, – я надеялась, именно это

передаю своим взглядом. – Я – Соня Петрова. И со мной всё хорошо.

Он смотрел на меня, не моргая. Даже ветер не мог заставить его сделать это. Когда он

уходил в конюшню, я почувствовала в нём маленькую искру восхищения, хотя его

суровое лицо не выражало абсолютно ничего. Но это чувство заставило меня стоять

ровнее.

Когда он исчез из поля зрения, я поймала своё отражение в битом стекле. Пламя позади

меня всё ещё тлело. Восхищение, послужившее не более чем поводом для собственной

глупой гордости, исчезла с ветром. Мои глаза были красными от всех тех слёз, которые я

сегодня пролила.

Со мной не всё было хорошо. От макушки до пяток.

Я шла по каменному полу на онемевших пальцах ног, приближаясь к лазарету. Я

надеялась, что смогу навестить Юлию незамеченной, пока на меня не разгневалась сестра

Мирна.

Свет ламп озарял библиотеку, просачиваясь на первый этаж, пострадавший от пожара.

Внутри раздались голоса. Они определённо принадлежали сестре Мирне и молодому

человеку, который приехал на тройке.

– Отравлена? – сказала она и я отошла к стене, чтобы продолжать подслушивать. Мне