Юлии, с ранами на ногах, на окровавленных простынях. В носу защипало, а, значит, вот-

вот и я расплачусь. Я должна плакать. Над теми, кого я убила, я пролила слишком мало

слёз.

– Прекрати! – шикнула Ленка, толкнув меня в бок. В её ауре было больше чувства стыда, нежели беспокойства. Я стану публичным позором.

Я кинулась в тень одной из дверей большого зала. Здесь я могла спрятаться от дворян, но

не от воспоминаний.

– Я устала от поездки. Пожалуйста… Я не могу сделать это сегодня. Я не могу идти туда.

– Ты не смеешь противиться своему долгу! – на её коже выступили глубокие морщины.

Так, что она стала похожа на сестру Мирну. – Это не твой монастырь. Ты не можешь

сказать, что тебе плохо и уйти в свою комнату. Ты пойдёшь к императору так, как будешь

ходить каждый раз, когда ты ему понадобишься. А когда справишься, можешь залезть в

ящик. Кровать сделана именно таким способом не просто так.

– Хорошо, - я почувствовала, как мой желудок превращается в камень, издавая

неприятный звук, а под носом появляется пот. Ленка права. Я не могу убегать от этого. Я

должна думать о Кире и Даше.- Просто дайте мне собраться с мыслями.

– У тебя нет на это времени. Иди туда и подай себя достойно! – в тени её лицо выглядело

ещё более худым. Она резко вывела меня из тени и толкнула в большой зал, после чего

исчезла.

Моё сердце стучало, будто залп ружья. Я пыталась стоять прямо изо всех сил, вдыхать как

можно глубже. Серпантин аур дворян становился ближе и давил на меня. К этому

присоединялись и воспоминания о горящем монастыре.

Подумай о чём-то ещё. Подумай о чём-то ещё.

Моё детство дома. Нет, не слишком чёткое воспоминание.

Запах волос моей матери. Розмарин и… не могу припомнить.

Подумай обо мне. Я вспомнила слова Антона, которые он мне говорил.

– Подумай обо мне, - сказал он, когда я чуть не потеряла контроль, находясь на площади, среди людей. Антон сделал то, что я не смогла сделать сама. Он отвлёк меня. Лучше. Он

заставил меня стать самой собой.

Я подняла взгляд на массивный потолок в форме купола в большом зале. Думать об

Антоне.

Потолок был окрашен в рубиново-золотые, синие тона, узоры переплетались между

собой, словно ожившая вышивка. Я поняла, чего там нет. Масляно-карих глаз принца в

зимнем свете Торчева.

Когда я сосредоточилась на Антоне, ауры знати стали спокойнее так, как обычно дирижер

делает спокойнее музыку оркестра. Я удивлённо вдохнула. Это работает.

Я всё ещё смотрела на потолок, желая коснуться узоров, на которые падал свет люстр

рукой; чтобы вспомнить прикосновения Антона и то, как он смог меня успокоить, просто

положив руку на спину.

Выдыхая, я, снова обращаясь в пол, направилась глубже в зал. Два деревянных стола по

разные стороны от входа, протянутые на всю длину, накрытые синей тканью с вышивкой

вечнозелёных елей и ярких свеч.

Я представила Антона в профиль: как он управляет санями, как запрокидывает голову в

восхищении, чтобы посмотреть на блики солнца в снегах на вершинах холмов, или когда

лучи проникали через покрытые льдом ветви плакучей ивы.

Я сделала ещё три шага. Фарфоровые тарелки, кубки из хрусталя, золотая посуда, а сами

вельможи сидят на стульях с высокими спинками, оббитых бархатом. Всему этому

очарования добавлял струнный квартет. Некоторые придворные в полированных сапогах

и кафтанах с золотыми пуговицами, даже вальсировали, вместе со своими женщинами, на

головах которых были либо их дорого расшитые уборы, либо диадемы.

Я вспомнила, как Антон спрыгнул с лошади, как его пальто сверкнуло в лучах света, как

он отвернулся от меня и, можно сказать, доставил в пасть льва.

Чары принца были разрушены. Вместо этого стала кружиться голова от того, какие

чувства дворяне разжигали внутри меня. Вместо мук от голода – взгляд, полный жажды

обжорства, обращенный на первое блюдо. Покалывание у меня под кожей – тёмная

страсть. Их ненависть пряталась за улыбками. Я поймала взгляд женщины, которая была