~*~

*~~~*~~~*

*~~~~*~~~~~*

*~~~~~~*~~~~~~*

*~~~~*~~~~~*~~~~~*

|||

– Спасибо, дорогой друг, - стоял под водой.
– А что, извини, было вчера?

Вчера тоже был творческий вечер. Все было волнительно - сцена, аплодисменты, прелестные девушки, цветы.

– Девушек я помню, - заметил я.
– Одна из них, Литвинова, блядь, кажется, была без трусов.

– Насчет трусов ничего не знаю!
– огрызнулся Классман и продолжил: потом был ресторан. Поначалу было все как-то даже прилично - люди киноискусства любят покушать за чужой, оплаченный счет. Затем пришла молодая долговязая звезда экрана в разящем декольте по фамилии Бабо. Звезда была не одна. С молодым человеком, который, как выяснилось, был знаменитым боксером.

– Да-а, - вспоминал я последующий скандал; мне эта разлинованная парочка сразу не понравилась. Звезду, которая тогда еще, лет десять назад, была не звезда, а совсем наоборот, я имел многократно на старом металлическом монтажном столе. И слава ее, кстати, прыгнула именно с этого столика, точнее, с моей картины, а если быть откровенным до конца, была Бабо талантлива как на столе, так и на стуле, как на диване, так и на съемочной площадке. Талант - он всюду талант; главное такому таланту вовремя себя раскрыть, то есть раздвинуть ракурсно ноги.

И вот рослая героиня белого экрана и монтажного стола решила, что она есть центр смиренного мироздания. Тем паче все кинулись к ней, чтобы получше рассмотреть масштабы обвальных форм этого молодого мира. Скромный герой события был забыт. Героем был я. Я обиделся и выпил свои лишние сто пятьдесят. И попросил минутку внимания.

– Минутку внимания, - сказал я. И все обратили на меня внимание. Суки, - сказал я еще, - всех уволю!.. Из своей жизни!
– И попросил душевную давалу приблизиться ко мне.

Лучше бы она этого не делала. Я, верно, решив, что ресторанный стол, быть может, удобнее монтажного, завалил непорочную диву жопой в салат. А ведь мог исторгнуть не переваренную еще пищу в разящее, напомню, декольте. Бабо визжала, будто ее насиловали.

Насилия же я не терплю. Тем более по отношению к самому себе. Мне почему-то начали крутить руки. Я вырывался. Более того, когда увидел, что какая-то рыль с квадратной челюстью хочет угодить мне в глаз поставленным ударом, то сумел, вертлявая бестия, нанести опережающий хук бутылкой по кубической голове, делая ее, голову, трапециевидной.

– А бутылку я разбил?
– поинтересовался.

– Разбил, - ответил Классов.
– Что нехорошо.

– Да, - вынужден был согласиться.
– Бить посуду - последнее дело.

– Страна из последних сил тарит водку во всевозможную посуду, заметил мой товарищ.
– Даже в баночки из-под детского питания, а ты?

– Больше не буду, - утомленно закрыл глаза. (Но открыл душу.) Я закрыл глаза и уснул, быстро погружаясь в мир своей будущей кинокартины.

Главный конструктор Минин шел по заводскому двору. Он был заставлен танками. Многокилометровая площадка - кладбище мертвого металла. Время, дожди и люди превратили боеспособные машины в железные ржавые холмы безнадежья. И между этими холмами шел старик. И по его решительному лицу было видно: он не хочет признаваться себе в том, что среди разбитого хлама бродят лишь тени - тени из прекрасного, яростного, опасного прошлого, когда все люди были молоды, бессмертны и непобедимы.

У огромных ворот с закрашенными краской разлапистыми звездами стояла старенькая "Победа".

Скуласто-славянский жилистый старик рвал ручку домкрата у заднего колеса - на руке мелькала все та же наколка танка. Его спутник, тоже старик, вида импозантно-интеллигентного, в соломенной шляпе, копался в моторе машины. И на его запястье отмечалась татуировка танка и надпись "Т-34".

– Здорово, танкисты!
– подходил Минин.

– Здорово, командир, коль не шутишь, - крякнул жилистый старик. Что-то ты, Ваня, размордел за пять годков, что не виделись!

– А ты, Шура, как был дурновой, так и остался!
– огрызнулся Минин. И старику в шляпе: - Здравствуй, Дима.

– Здравствуй, Иван, - ответил тот, и они обнялись неловко по причине измаранности рук владельца авто.
– Не обращай внимания: Беляев - он и в гробу будет Беляевым!

– Это точно!
– радостно осклабился старик у домкрата.
– Как в песне: "Друзья, прощайте, я помираю, кому должен, тех всех прощаю".

– Балаболка!
– отмахнулся Минин и спросил про авто: - Не выдержала старуха?

– Такое ралли, - покачал головой Дымкин.
– Мой Питер...

– ...мой Волоколамск!
– встрял Беляев.

– ...и сюда! Чего-то я погорячился.

– Значит, непорядок в танковых войсках?
– И Главный конструктор решительно тиснул руки в изношенное сердце "Победы".

Колеса скорого № 34 настойчиво выбивали музыку дороги. По-прежнему кружили поля, перелески и зеркальные озерца. Старик с седым ежиком, сидя у окна и похохатывая, рассказывал своим путникам, которые слушали его с вежливым и вынужденным вниманием: