В пятизвездочный отель входили две экзотические фигуры, они неряшливо ели мороженое, громко говорили по-русски, хохотали по-американски и были одеты, как техасские ковбои. Их встречала милая, чрезвычайно взволнованная девушка:

– Ваня! Любаша! Виктор Викторович пропал!

– И тута покою нету!
– в сердцах говорит "техаска".

– Он меня достал!
– говорит "техасец".
– И в раю ему не живется.

– Да помолчите вы!
– не выдерживает Виктория такого критического отношения к любимому человеку.

– Надо Коленьке звонить, - решает Любаша.
– И Николиньке.

– Уже. Сейчас будут.
– Слезы капают из влюбленных глаз.
– Я только на минутку за этим... за чизбургером. А он ушел и не предупредил. Разве так можно?

– Ой, и не говори, мужик - одно наказание, - признается Любаша. Никакой полезной пользы от них, одни убытки.

– Поговори у меня, - супится Ванюша, - герла!

– Цыц у меня, бой!
– И напяливает сомбреро по самые его ковбойские уши.

Тяжелое дыхание человека. Окропленное потом лицо. Ба! Да это же Загоруйко Виктор Викторович, ученый Божьей милостью. Неуемный практик куда-то взбирается по шершавой бетонной поверхности. За его спиной все тот же замызганный рюкзачок. Что за новое дело удумал он, скромный герой начала ХХI века?

* * *

В прекрасном и удобном номере отеля с видом на океан суматоха. Все друзья господина Загоруйко заняты поиском ответа на вопрос: где он?

– Ну куда его понесло, негодника?
– спрашивает Любаша.
– Все долляры на месте. А как тута без долляров?

– А может, болваны уже явились, - шутит Николь, - не запылились?

Шутку не принимают и чертыхаются, вспоминая ужасы прошлого приключения. В это время журналист выходит на балкон, с него открывается великолепный вид на океан и на малахитовые островки в нем...

– Ну конечно же!
– торжествует Ник от неожиданного озарения.
– Как я сразу не догадался!

– Что такое?
– волнуются все.

– Вперед, за мной. Я знаю, где этот самородок!

Трудолюбивый рокот небольшого патрульного вертолетика. На борту два дежурных копа - белый Боб и черный Сэм - проверяют вверенный им участок города.

– А вот и наша красотка, - улыбается Боб.
– Hello, baby!

– О, fuck!
– ругается Сэм.
– Гляди, псих!

– Где крези?

– Вон... прячется еще, сукин сын!

– Наверное, русский?

На могучем плече Статуи Свободы действительно находился русский человек с рюкзачком на спине. Услышав, а после увидев небесный махолет, отчаянный ученый тиснулся в щель памятника и принялся торопливо развязывать тесемки вещмешка.

– Бомба?
– кричит Боб.

– Не похоже, но совсем плохой на голову!
– кричит Сэм.

– Надо снять дурака!

– О'кей!

Вертолетик пытается приблизиться к памятнику, но что такое? Насыщенное газовое облако укрывает человека, затем окутывает всю Статую Свободы, и летательный аппарат с копами обволакивает, и быстроходный катер, разрезающий океанские волны, и людей в нем... И весь многомиллионный город... И весь бесконечно-вечный мир... Все Божье мироздание...

Над городом кружили боевые вертолеты, и поэтому в небе кричали остервеневшие вороны. Или они кричали, паразитарные птахи, оттого, что нашли падаль?

Где-то падаль, кто-то из живущих падаль или мы уже все падаль, я смотрел на мерцающий экран телевизора (солдатики, оставившие меня умирать, включили его с вечера). И я видел на этом экране тени прошлого: маму, Альку, бредущую на солнцепек, жрущего гусеницу Бо, разлохмаченную, сухую плоть собаки, ресторанчик над морем, горящие, как люди, свечки перед образами, рамы окон, похожие на кладбищенские кресты, дождь как из ведра; я все это вспоминал и слушал рокот вертолетов и рев бронетанковых соединений - под железный лязг хорошо спится, и в воскресный день народная страна дрыхла. Потом она проснется и начнет новый день с чистого листа, чтобы снова повторять одни и те же вековые ошибки...

1964 - я умирал; сквозь восковую муть беспамятства, безнадежности и бессилия услышал знакомый, но не очень уверенный голос диктора, сообщающий, что через несколько минут будет передано Обращение к народу...

Прожить бы эти несколько минут. Только вот зачем?

Я прожил - и услышал удары в дверь. Потом комнату заполнили штампованные призраки людей. Надо мной нависла темнеющая фигура и проговорила:

– Труп!
– (Будто я сам этого не знал.) - Живо все бумаги, весь мусор в мешок.

"Зачем?" - хотел я спросить. И не спросил. Что с рабом говорить, который исправно выполняет приказ другого раба, но более высокопоставленного. Отец ошибся, думал получить свободу, взяв власть, а сам страшится мертвеца и им обгаженных бумаг...

Потом призраки пропали, они тоже ошиблись - я еще жил. Не догадались пальцами разлепить раковины век. И мне пришлось самому с невероятным усилием... Зачем? Чтобы убедиться, насколько я плох? Или увидеть, что мир изменился? Или узнать, который час? Или еще раз убедиться, что у меня есть отец, решительный и болеющий душой за вечно революционный, рабский народец?