Далия сжимает мою ладонь и вслед за Фелицией исчезает за дверью, ведущей в зал. Я остаюсь наедине с собой. Раньше я бы обрадовалась возможности побыть в одиночестве, теперь же это была адская мука. Несмотря на то, что за стеной грохотал смех и возгласы проводившегося там мероприятия, тишина сдавливает уши. Воздух вязок, и, кажется, практически не наполнен жизненно важным кислородом.

Те, кто помогали пережить эти семь кругов ада перед камерой, по тем или иным обстоятельствам покинули меня, а значит, искать заботливый взгляд в толпе незнакомых мне людей - не выход. Как бы дорог мне ни был Хеймитч, его извечная фраза: «Я не стану подтирать вам сопли» говорила сама за себя – мои проблемы не касались его души. Мол, разбирайся, «солнышко», сама, не маленькая уже.

Копируя ментора, я не замечаю, как на лице всплывает слабая улыбка, а все переживания отходят на второй план. Издевательство над Хеймитчем – вот мое спасение. Но оно так и не наступает…

Комнатку наполняет прохладный воздух. Я оборачиваюсь, и улыбку словно стирают с моих губ. Противоречивые чувства удивления, нежелания, горечи, страха сливаются в нечто серое и вязкое. Тошнота возвращается на свое прежнее место. Пит слабо улыбается – он никогда не боялся камер, но он тоже чем-то серьезно озабочен.

Ну конечно! Теперь за звание актера года выступает он, а не я. Возможно, он будет чувствовать тоже самое отвращение к этим жеманным, фальшивым поцелуям, что и я когда-то. Меня вновь передергивает: те ощущения не пожелать и врагу, а теперь я делю их вместе с человеком, который был мне дорог. В прошлом. Был дорог в прошлом.

Я окидываю взглядом его наряд. Сизый цвет, который теперь в освещении комнаты как нельзя кстати подходил к моему платью. С каких пор я вообще об этом задумываюсь? Даже не так: с каких пор меня не раздражает то, что нас одевают, как близнецов? Костюм блестел не так ярко, как ткань моего платья, но это был блеск, несравнимый ни с чем: умеренный, не обжигающий, словно огонь, а размеренный, согревающий. Это был отблеск его глаз, в которых некогда плясал этот огонек жизни. Он пропал вместе с тем, как из моей жизни забрали мальчика с хлебом…

Я узнаю каждый шов. Каждую деталь его одеяния. Точно так же, как узнавала в куске материала дух Цинны, я узнаю в накрахмаленном, поднятом воротнике, в стежках у стыков ткани дух Порции. Такой живой и безвозвратно утерянной.

– Это нечто волшебное, Китнисс.

– Их будто вернули, – шепчу я. – Разве такое возможно?

– Это Капитолий. Здесь всегда царило нечто «невозможное», – отвечает Пит.

Он садится на диван и разглядывает мое платье. Похоже, он тоже узнал «создателя». Улыбка, прежде слабая, вымученная, появившаяся больше для вежливости, превращается в ту, которая завораживала меня.

– И ты сегодня - что-то волшебное.

Вот опять. Чувствую слабость в ногах и понимаю, что к щекам приливает кровь. Неужели так сложно пропускать его слабые дружеские комплименты мимо ушей? Я вновь провожу по крою платья рукой, ощущая, как под ладошкой шершавыми бусинами проскальзывают «кусочки звезд».

– Мне порой его не хватает. Нет, знаешь, чертовски не хватает. После первой нашей встречи я сразу же поняла, что Цинна - не просто мой стилист. Он - друг, брат, товарищ; тот, кто из немногих забрался ко мне в душу; и только после этого - мой стилист…

Я закрываю глаза и сжимаю подол платья так, как будто это была его рука. Не знаю, возможно ли это, но я точно уверена в том, что Цинна почувствовал мое прикосновение. Он знает, что я помню о нем.

– Также было и с Порцией, – тихо говорит мой напарник. – Все, что связано с ней, охмор не тронул. Будто бы это то самое, к чему даже яду было не подобраться. Она верила в меня. Искренне и по-матерински. Тогда, на первых Играх, она заставила меня поверить в то, что я выберусь оттуда. Она верила в то, что я вытащу нас обоих.

– И ты вытащил.

– Я представлял себе это по-другому. Я думал, что на этом Игры закончатся, что за порогом меня ждет другая жизнь, что теперь я разделю ее с тобой…

Он замолкает. Поджимает губы, спокойно пожимает плечами, но, будто человек, ожидающий смерти, обреченно качает головой.

– Ничто не изменилось, Китнисс. Я долго не хотел этого признавать, пока не осознал, что впереди Квартальная Бойня, а значит, еще один рубеж, который мы должны преодолеть вдвоем. Начать бег вместе, чтобы потом кто-то пожертвовал собой ради другого. И этот кто-то – я.

– Это ребячество, мы могли снова вернуться с Арены.

– Ты настолько наивна, что можешь в это поверить? – грубо спрашивает Пит. – Разве Бойня была рассчитана на то, чтобы лишить Панем всех победителей? Искоренить нас? Пусть мы бы и выбрались иным способом, наши жизни с той Жатвы стали частью игры Капитолия. Сменилась власть – порядок остается тем же.

Я чувствую, как сердце глухо ударяется о ребра, пропуская удар. Мои собственные мысли. Он знает, что ничто не изменится, пока весь Панем не будет отдан в руки надежному правителю. Я стараюсь не смотреть в лазурные глаза, которые теперь полны боли и разочарования.