– Ребята, новость печальная, - объявили на уроке.
– Надя Ступакова серьезно больна. Ее родители были немногословны. Мы знаем лишь, что в ближайшее время, а возможно, и в ближайшие несколько месяцев Надя в школе не появится. Девочка в коме.

Класс молчал.

– А можно ее навестить?
– будто со стороны услышал я свой голос.

– Э... Я даже не знаю, будет ли в этом какой-то смысл... А впрочем... Почему бы и нет. Тимофей, подойди ко мне в учительскую. Я дам тебе номер телефона родителей Нади.

На перемене я долго топтался возле двери в учительскую. Может, ну его? Мало ли, вырвалось... Все и забыли уже. Но чувство вины опять больно кольнуло изнутри. Наконец, я решился, постучал и вошел в учительский кабинет.

...

Сидя на потрепанном диване в гостиной Никитского, я крутил в руке клочок бумаги. Шесть цифр на обрывке листка в клеточку не давали покоя. Звонить не хотелось, но ведь завтра в школе обязательно спросят. В конце концов, просто поинтересуюсь, как Надя себя чувствует, и положу трубку. Больше не откладывая, я встал и направился к вахте.

– Баб Кать, я позвоню?

– Кому это ты названивать собираешься?
– недовольно осведомилась старая вахтерша.

– Одноклассница заболела.

– Знаем мы ваших одноклассниц... Звони, только недолго.

Набрать номер получилось только с третьей попытки. В трубке послышались долгие гудки. Сердце бешено колотилось.

– Да, слушаю.

Я молчал, позабыв все слова.

– Алло?!
– в женском голосе слышалось раздражение.

– Э...это Тимофей. Я из школы... я друг Нади.

– Что за друг?

– Мы учимся в одном классе.

– Друг из класса?
– недоверчиво спросил голос.
– Ну и что же тебе, друг из класса?

– Я хотел спросить, как там Надя?

– Надя в больнице.

Я чувствовал, что нужно спросить еще хоть о чем-нибудь.

– Я бы хотел ее навестить, если можно...
– Нет, нет, нет! Откажи мне, пожалуйста...

– Можно, - ответила женщина после короткой паузы, - но боюсь, развлечь ее своим визитом ты не сможешь.

– Да, я знаю. И все же, я бы хотел приехать.
– Боже, что я несу?

– Тимофей, так, кажется, тебя зовут? Я вспоминаю теперь, что Надя как-то говорила о тебе. Она навещала тебя, когда ты болел. Так?

– Да. Я тоже тогда не мог ни с кем разговаривать.

– Что ж, приходи завтра в первой половине дня.

Женщина дала адрес и повесила трубку. Я уставился на телефон, не веря, что сам решился на это.

И зачем я в это ввязался?..

...

Утром в столовой я попросил у поварихи яблоко. Не хотел идти к Наде с пустыми руками. Наверное, это глупо - нести яблоки лежащему в коме, но ничего другого я придумать не смог.

Добирался на трамвае. Субботним утром в вагонах было непривычно пусто. Давка и сутолока рабочих дней остались позади, и заиндевелые вагоны медленно тянулись по рельсам, надолго задумываясь на перекрестках, словно и у них сегодня был выходной, и можно просто прогуляться по заснеженному городу, захватив с собой пару попутчиков от скуки. Снег валил так густо, что за окнами ни зги не было видно. Наде наверняка понравилась бы такая погода.

– Областная Клиническая, на выход!
– прокричала кондуктор.

Я спрыгнул с подножки и тут же увидел высокое здание больницы из белого кирпича. Пересек парковку, потоптался на крыльце, сбивая налипший снег с обуви. Я волновался, как перед контрольной, и каждое промедление только усиливало щемящую тоску в груди. В конце концов я взялся за ручки дверей. Пора покончить с этим.

В больнице уныло пахло хлоркой. Старушка гардеробщица приняла мои вещи, выдала огромный потрепанный халат, и я, не найдя лифта, поднялся по широкой лестнице на третий этаж. Подойдя к палате номер восемь, я заглянул в дверное окно. Там темноволосая женщина сидела на краю кровати. Она все поправляла что-то: то подушку, то одеяло. Вдруг меня тронули за плечо.

Передо мной стоял высокий широкоплечий мужчина со светлыми волосами и большими серыми глазами, прямо как у Нади. Он бережно держал в руках длинный прямоугольный предмет в оберточной бумаге. Предмет пару раз пытался выскользнуть из его рук, и мужчина каждый раз возвращал его на место.

– А ну-ка, помоги, - сказал он, указывая взглядом на дверь палаты.

Я открыл дверь. Мужчина втиснулся в проход, раскачиваясь и по-медвежьи переступая с ноги на ногу. Он был так напряжен, стараясь не уронить свою ношу, что я поспешил пропустить его вперед и шмыгнул в палату следом.