Видя картину, так сказать, всецело, я поморщилась и отступила назад к дверям, пропуская группу подростков с реквизитом для фотосессий в виде саней и снеговика.

— О, мисс Палмер! — налетели на меня круглые, будто вечно испуганные глаза. — Я полагала, что вы придете раньше, чтобы помочь нарядить зал, но что ж…

Миссис Бакер — излишне резкая в движениях, но, как ни странно, медлительная в словах. Ей будто было тяжело говорить, когда она, схватив за руку, тащила меня через весь зал к столикам в углу. Те же круглые глаза оценивающе скользили по мне, а пухлые губы шевелились, не извлекая и звука. Интересно, все географички так странно себя ведут? Или дело снова во мне?

— Вы ведь понимаете, что нам не нужны неприятности, да? — неожиданно ядовито спросила миссис Бакер, как только мы достигли столика с чашами, доверху наполненными темно-бордовой жидкостью. — Вам не обязательно проводить здесь весь вечер, можете покинуть нас перед торжественной частью.

Если честно, я ещё никогда не замечала подобной смелости у нее в речи.

— С удовольствием, — фыркнула я, с сомнением представляя, какая же тут будет торжественная часть.

— Не поймите меня неправильно, Франческа, но нашей школе нужно вернуть прежнее спокойствие после случившегося… хотя бы зримое.

С какой-то надеждой эти круглые испуганные глаза посмотрели на меня. О чём она вообще говорит? Подозревая, что если я буду выражать свое недоумение, ненароком всё же набреду не на ту тему, я уступчиво кивнула и прикусила нижнюю губу. Неконтролируемое чувство тошноты снова подступило к горлу, когда я холодным взглядом проводила маленькую фигуру учительницы, которая исчезла в толпе так же резко, как появилась.

Все эти люди - они ведь такие же ненастоящие, как снег на сцене, или как картонные сани в зоне для фото. Все они - такая же дешевая фальшивка, вот только лишь с одним но: они пытаются скрыть истину своей природы, в отличие от бездушных декораций. Презрение - завуалированными фразами, страх - натянутой улыбкой, правду - бессмысленными словами. Но самое противное, что все эти фальшивые люди в фальшивом зале для танцев, все они к этому всему уже привыкли, воспринимая как должное, как какой-то ритуал. Думаете, я предвзято ко всему отношусь? Возможно, вы правы, но побороть чувство тошноты мне от этого не легче.

Допустим, если придерживаться четко поставленного плана, нужно продержаться всего час. Вполне терпимо, не так ли?

Разливая вишневый пунш по маленьким красным стаканчикам и всучивая их иногда подходившим школьникам, я одновременно принимала меры, чтобы обезопасить себя, полагая, что все обойдется, если я сумею остаться незамеченной. Ради этой цели было надето ничем не примечательное черное платье, ради неё же распущены волосы, что так удачно ниспадали вперед и почти полностью закрывали лицо, когда я вроде как случайно наклоняла голову. Да, я не выделялась и даже, можно было предположить, сливалась с темнотой в углу спортзала.

Через какое-то время я поймала себя на том, что больше не слышу противной музыки и что в голове шуршит тишина, лишь с какими-то отголосками. Наверное, я была уже не там, не в спортивном зале. Было непосильно перестать мысленно тянуться к нашему чердаку. Да-да, именно к нашему. Таким он стал всего за прошедшую неделю. Все те часы, проведенные там после уроков, - с каждым днем их становилось больше, но мне было всё мало. Я поглощала их с той же жадностью, с какой глотала морской аромат.

Это было всё и не было ничего одновременно. Такая тонкая номенклатура была опасна, но что поделаешь? Мы много говорили и много недоговаривали. Он много слушал, чрезмерно много слушал, выжигая во мне кратеры своими ореховыми глазами. Он никогда не запрещал мне исследовать содержимое коробок и стеллажей, но часто негативно реагировал на нахождение старых школьных фотоальбомов или еще какой памятной рухляди. Меня пугала мысль о том, что в следующий раз чердак окажется заперт, поэтому я бросала “негативные” предметы и снова садилась за пианино. Он снова слушал, чрезмерно много слушал.

У нас было всё и не было ничего одновременно.

— Отлично выглядишь, Палмер! — как тонкую корку льда разбивает нога, так противный голос разбивает хрупкие мысленные иллюзии.

— Я польщена, Харрис!

Заправив ниспадающие пряди за ухо — всё равно они уже не спасут, — я устало взглянула на подошедшего. Признаюсь, что это зрелище было единственным, чему удалось удивить меня за этот вечер. Да-да, это был Ричард Харрис — парень, не снимающий свою клубную куртку и противную самодовольную улыбку. Он по-настоящему выделялся на общем фоне, ведь он единственный, кто был вполне реалистичен в своей обычной клубной куртке и с той же самодовольной улыбкой.

— Бабочку по дороге потерял? — спросила я, с сомнением оглядывая его “противозаконный” костюм.
– Бакер подвесит тебя над танцполом в виде дополнительного отражателя.

— В таком случае, я буду только поглощать, а не отражать, — сказал он, переходя на шепот, и, уперевшись руками в столешницу, наклонился вперед, приближаясь ко мне. — Но это все не важно сейчас, Палмер, нам нужно поговорить.

Саркастически изогнув бровь, я скрестила руки на груди:

— На выпускной бал я тоже с тобой не пойду!

Ухмыльнувшись, он отрицательно качнул головой и, с подозрением оглядевшись по сторонам, поманил меня ближе. Нет, серьезно, это все выглядело ну слишком!.. Подавив усмешку, я отрицательно покачала головой, а парень лишь дернул бровями на мой отказ.

— Я знаю, что ты сделала, Франческа, и знаю, как ты это сделала, — он прошептал это едва слышно, но казалось, что прокричал на весь зал.

Неосознанно шагнув ближе, я вопросительно качнула головой. Харрис же довольно улыбнулся, скорее своим каким-то мыслям, и взглядом указал в сторону двери, что вела к раздевалкам: