— Франческа…

— К тому же, — перебила я, вдруг вскакивая с кресла, — он сам потом подтвердил, что уже не живет там!

— Уже?

Как его голос мог сохранять такое спокойствие? Как в подобной ситуации хоть кто-то мог быть спокоен? Казалось, всё, что происходило ранее и происходит сейчас — всего лишь какая-то волна настойчивой радиостанции, посылающая слишком сильные сигналы. Она попадает между теми частотами, где должен быть единственный сигнал свободы, сигнал моего спасения. Но неужели только моего? Неужели только моя голова раскалывалась от этих настойчивых попыток поймать нужную частоту понимания? Сплошное монотонное кряхтение, содрогающее атрофированные извилины — никакого намека на спасение.

— Я родился уже после того… случая. Через год, может быть, чуть больше, — начал он, взглядом уговаривая меня сесть обратно в кресло. — Но я слишком хорошо помню таких, кто приходил еще долгое время. Шутники, что не могли унять интерес взглянуть на мать сумасшедшего и его младшего братца… А ведь я его даже не знал. Я был всего лишь ребенком, который не осознавал, что происходит…

— Но я правда ничего не понимаю!

— А я вот думаю, что понимаете. Думаю, вы одна из тех умников, кого заинтересовала эта история и кто решил углубиться в мнимую игру-расследование.

Оторвавшись от своей опоры, мужчина снова начал размеренно выхаживать по кабинету, скользя взглядом по всему и ни по чему одновременно. Я содрогнулась от осознания того, что все это время отрицательно качала головой, как заведенная кукла, и уже было хотела что-то сказать, хоть что-то в целях заглушить стенающий вой собственных мыслей, но не успела.

— Вполне логичный алгоритм действий: в первую очередь посетить, так сказать, “исток”, “корень” или “верховье”… Как бы вы это назвали?

— Мистер Лэнгдон, — аккуратно начала я, пытаясь найти что-нибудь зыбкое в его офисном костюме, что-нибудь, чтобы не поднимать взгляд на лицо, от вида которого дрожь становилась болезненной и почти невыносимой, словно под кожу одновременно вгоняли миллионы осколков, — думаю, нам не прийти к обоюдному пониманию произошедшего или даже происходящего в данный момент… Могу я пообещать, что забуду как вас, так и ваш адрес, и мы разойдемся в то же мгновение?

— Я уже сталкивался с таким феноменом, как страх перед правдой. Моя профессия, как бы ни комично в сложившейся ситуации, психиатр. И я с твердостью могу заявить, что то, что люди начали бояться правды — не выдумка и не бред сумасшедшего, это реальность.

— Мистер Лэнгдон, — голос предательски подорвался, но от этого не было никакого толка, ведь моих жалких попыток никто даже не заметил.

— Многих настолько глубоко окутали ложью, что правда уже ими не воспринимается, они её сознательно отвергают: им кажется что комфортно находиться во лжи, комфортно и безопасно. Но почему?

Вдруг, замерев в паре метров от моего кресла, он будто от напряжения прищурил ореховые глаза и задумчиво взглянул на меня. Время в тот момент казалась огромным бременем, потому я не уверена: искал ли его уверенный взгляд что-нибудь в моих глазах час или всего минуту? Казалось, я успела несколько раз перестать дышать до того, как он отвернулся, небрежно пожав плечами, и возобновил свой “моцион”, ритмично постукивая подошвами официальных туфель.

— Признаюсь, своим уверенным отрицанием вы меня озадачили, — снова заговорил мужчина, характерным движением потирая гладко выбритый подбородок. — Не понимаете?.. Что ж, тогда я объясню вам. Это не был сбой, и ошибка здесь ни при чем: база данных хранит всю историю учеников с самого образования еще тогда просто школы, а не гимназии. И человек, которого вы искали, и правда учился здесь и жил по известному вам адресу.

Создалось явное ощущение, что его речь соткана из длинных медицинских жгутов. С каждым новым словом они стягивали холодными потоками непонимания, сквозняками. Кажется, я уже начинала задыхаться. Бездушные звуки ложились на мои и так уже больные уши. Состояние граничило с истерикой. Глубокий вдох. Выдох. Тело представлялось огромным механическим аппаратом, который настолько сжат, что, когда он подавался вперед либо еле-еле двигался, кости-шестеренки выпускали огромную струю раскаленного пара. Он должен был стабилизировать давление, но этого не происходило. Оставалось лишь ждать взрыва.

— Тейт Лэнгдон, так официально и не обвиненный, но и не оправданный в причастности к убийству одноклассницы и пропаже учителя, который, предположительно, стал свидетелем, — снова остановившись, он устало взглянул на меня и перед тем, как продолжить, выдохнул так, будто воздух был тяжелее свинца. — Тейт Лэнгдон — любимый сын своей матери и мой брат, который покончил жизнь самоубийством прямо в стенах этой школы.

Вся ситуация напоминала последнюю степень рака с метастазами: голова набита кучей дезинформации, мозг перестает работать исправно, вселенная ломает, словно телевизор хочет поймать нужный канал в серебристых пикселях черного ящика, но попадает вечно на пустоту. От такого нет спасения, остается только терпеть. Я было хотела подняться, но, словив все тот же спокойный и изучающий взгляд со стороны собеседника, прерывисто выдохнула остатки воздуха, что держала в легких все то время, пока он говорил, и сжала в руках подол юбки. Стало непривычно от режущего осознания отстранённости. Теперь появилось что-то новое… Это было огромное расстояние, отделяющее меня от прошлого.

Дрожь в последний раз пробила до основания собственной жизни и исчезла, будто ее и не было. Казалось, что я познала весь полный абсурд смысла человеческого бытия и сразу же забыла его.

— Почему вас назвали его именем? — не очень удачно подавив нервный смешок и проигнорировав удивленно вздернутые брови мистера Лэнгдона, спросила я спустя, казалось, целую вечность. — Это ведь… Это же…

— Любимый сын своей матери, — повторил он, недоверчивым взглядом оценивая мою абсолютно неуместную, но неконтролируемую улыбку. — Ее безвозмездная, фанатическая любовь погубила их обоих… А я не смог ее спасти, не смог стать им, как бы она того ни хотела. Подвергшаяся психической травме ничуть не меньше своего вожделенца, она кончила тем же всего через какие-то несколько лет.