Там, за рядами, лицом ко мне стояли какие-то люди, стояли за стойкой прямо около черно-белого портрета виновника “торжества”. Я не могла разглядеть их лица отсюда, но замечала, как они сменяют друг друга: люди выходили, подходили к портрету и, выдерживая долгую и драматичную паузу, начинали что-то говорить. Я не слушала. Потом они уходили, а другие повторяли тот же обряд.

Я думала о том, что явилась сюда одной из первых, из-за чего встретилась лицом к лицу почти с каждым пришедшим. Я видела, как все они потупляли взгляд и поджимали губы, пытаясь скорее отвлечься от встречи со мной глазами. Я думала о доверии между людьми, думала о том промежутке времени, как о линейке с делениями:

“Каково расстояние от зарождения доверия и до того момента, когда начинаешь переставать слышать отдельные слова этого явления, когда всё сливается в шумном потоке неразборчивых чужих глаголов, когда все исчезает?”

Черт, да я бы завалила экзамен.

Измученный от стенаний мозг говорил о том, что время способно исцелять, но и наказывать в равной степени. Я думала об истинной цели моего прихода сюда. Былое “должна” уже не котировалась. Я думала о том, что пришла ждать.

“Что выделяет вечно ждущего человека?”

Взгляд. Всегда бегающий, никогда не останавливающийся. Только на мгновение застывающий, глядящий куда в глубину вялой, малоподвижной многотонной массы. Он незаметно шуршит по людям. По их одежде, ногам, рукам, лицам. Пытаясь найти что-то теплое и зыбкое, что-то растворяющееся в ту же секунду. Но пространство вокруг соткано холодом непонимания полупустых незнакомых людей.

Я думала о том, что вечно ждущему человеку нужно просто понять, что он ещё существует. Нужно осознать, что он не пятно, которое давно очистили. Нужно вдохнуть полной грудью замерзающий воздух и выдохнуть его согретым для того, кто будет рядом. Такого расплывчатого и нереального… Да, этот кто-то именно расплывчатый и нереальный. Ему не нужен мой согретый воздух.

“Нет, ты уплываешь, соскальзываешь! Думаешь не о том! Какова истинная цель твоего прихода сюда?”

Я нервно заломила пальцы. Марафон звуков впереди стал громче, люди зашевелились, поднимаясь со своих мест и сбиваясь в группы. Неужели “вечеринка” сворачивалась? Чьи-то теплые руки коснулись моего плеча, потом, скользнув вниз, обвили запястье и потянули к дверям. Я повиновалась, следуя за тем, кого узнала сразу же. В коридоре, когда мы отошли подальше, чтобы хлынувший из зала поток нас не снес, я заглянула в знакомые чрезмерно большие глаза цвета дождливого неба. Ответ на вопрос сразу всплыл на поверхность воспаленного разума: кто-то входит в толпу для ощущения причастности к движению, по сути, к которому не имеет никакого отношения, а кто-то — чтобы потеряться и забыться…

— А я тебя и не заметила, — сказала блондинка, и губы её дрогнули в слабой, но искренней улыбке. — Я соскучилась, Фрэнки…

Чем измеряется степень дружбы? Есть какое-то уравнение, чтобы вывести истинное значение взаимоотношений между людьми? Пусть искомое будет икс. Прибавим к нему улыбки и чувство удовлетворенности, возьмем в скобки и умножим на некоторое количество общих секретов, не забудем о взаимопонимании, пусть оно даже под корнем. Теперь же проведем черту деления, а под ней впишем ограниченное рамками общение, плюс редкие встречи и частая недосказанность. Выведем икс из получившегося выражения и… Я поморщилась, арифметика всегда вгоняла меня в депрессию. Куда уж больше?

— Я тоже тебя не заметила, — сказала я, оперевшись плечом о стену, и мысленно взмолилась, чтобы моя улыбка не выглядела так жалко, как представлялась в голове. — Ты выходила… говорить?

Девушка отрицательно качнула головой, от чего её почти белые волосы, собранные в конский хвост, хлестнули по розовой щеке. Она поморщилась, небрежно откидывая их назад за спину, и снова подняла на меня глаза. Словно две грозовые тучи, готовые вот-вот разразиться. С самого первого дня они были такими, никогда не менялись: в сером омуте всегда присутствовала какая-то доля интереса, страха и наивности. Но это всего лишь глаза, Зои же была другой.

— Ни слова о наркотиках, его грязных пристрастиях и о том, что он был противен всем и каждому! — фыркнула блондинка, сморщив миниатюрный по сравнению с огромными глазами заостренный нос, и вцепилась в свою вязанную сумку, перебирая крупные петли пальцами. — Просто святоша, о кончине которого жалеют все! Нет, я не говорю, что это хорошо… Конечно же нет! Но они все… они столько там врали, напуская на себя важный и скорбящий вид!

Вот она — Зои Марлоу! Всегда справедливая, в нужный момент открытая, в нужный — сдержанная. В любой ситуации она знала или чувствовала, как можно делать, а как нельзя. Я всегда дивилась этой особенности, она же будто не замечала моей реакции. Мы познакомились с ней в мой первый день в гимназии имени Святого Батория, сошлись почти ни на чем, как обычно бывает. Я, как не самая общительная личность, не ставила себе цели заводить друзей на чуждой, незнакомой территории, поэтому сначала не очень радостно восприняла вежливую блондинку, подсевшую ко мне за парту на одном из уроков. Нет, она не лезла ко мне с разговорами или еще какими глупостями, лишь украдкой улыбалась, пересекаясь взглядом. Потом предложила пойти на ланч вместе, вот и все. С самой первой встречи она знала, о чем можно говорить со мной, а о чем нельзя, а оттого создавала почти невесомое чувство удобства общения. Я и не заметила, как пролетел почти год, а мы все говорили ни о чем, но знали, по сути, друг о друге все.

— А ты что думаешь, Фрэнки? — аккуратно спросила она после долгой паузы, явно почувствовав отстраненность моих мыслей.

— Насчет этого? — спросила я, кивком головы указывая на людей, все еще толпившихся у дверей из зала конференций. — Думаю, что Харрис мертв, а значит, не имеет смысл то, что теперь будут говорить. Наверное, они тоже это понимают, а говорят только лестное потому, что так проще.

Ни единым жестом не подтвердив и не опровергнув мои слова, блондинка медленно перевела взгляд на толпу учеников. Я чуть прикрыла веки и опустила голову вбок, виском касаясь холодной стены, буквально растворяясь в мыслях, теряя ясность картинки школьного коридора. Я всегда думала, что сила молчания являет собой рвение материи вселенной в покой, в нечто гладкое, несокрушимое. По сути, это молчание, этот покой был между нами уже месяц, а может и больше… Я открыла глаза и, часто моргая, снова сфокусировала зрение на подруге. Она все еще смотрела куда-то, нервно теребя свою любимую сумку, и, казалось, тоже была погружена в размышления.