— Что это вы все грозитесь — выгоню, уволю, можно подумать, стройка — ваше частное предприятие, — начал Димка.

Все притихли. Ромашкина передернуло. Он подставил ухо соседу — кто это? А, бригадир с ЛЭП! Ну, погоди ж…

— Вы бы сидели и слушали да на ус мотали!

Димка подождал, пока Ромашкин закончит фразу, и продолжил:

— С раскрытым ртом? Так это же будет невежественное заглатывание ваших приказов.

На Димку зашикали, а задние поддержали — пусть выскажется человек!

— Пусть на профсоюзном собрании высказывается, а тут планерка! Кого не устраивает — мы никого не держим, — скатертью дорога! — отрубил Ромашкин.

— Не возражаю, можно будет и на профсоюзном собрании сказать, — спокойно сказал Димка, — но я все же хочу выяснить и спросить…

— Это мы вас спросим! — перебил Ромашкин.

— Ну, дела, — сказал Димка, — если у начальника за душою нет ничего, то такому начальнику доверять судьбу людей ни при какой погоде нельзя.

— Планерка закончена, все свободны! — вышел Ромашкин из положения.

Задвигали стульями, зашумели.

Ромашкин круто повернулся, поискал глазами:

— Ланцов, останьтесь! — приказал он, когда Димка был уже на пороге.

Димка вернулся к столу. Ромашкин сидел в глубоком кресле и, по-видимому, ждал, пока выйдет последний человек. Нажал на кнопку — на пороге появилась секретарь.

— Никого не пускать — я занят.

Ромашкин смотрел на рослого невозмутимого парня и думал, как бы половчее его осадить.

— Значит, так, Ланцов… Я правильно назвал вашу фамилию? Давайте о деле. С планом вы не тянете, не справляетесь. На что же вы надеетесь, мы так оставить этого не можем!.

— Я и хотел решить на планерке…

— Вы не ершитесь, Ланцов, — неожиданно миролюбиво сказал Ромашкин. — Представьте на минуту себя на моем месте — вы молодой человек, может, еще дорастете и до руководителя, так вот представляю, какой разгон вы бы учинили!

— Что вы все — разгон, разнос, стружка, слова-то какие.

— Постойте, постойте…

— Я и так уже столько времени стою перед вами.

— Выходит, вы считаете, что руководитель не должен всерьез спрашивать с подчиненных?

— По-разному ведь можно спросить. На мой взгляд, спрашивать следует только серьезно, но при этом нельзя унижать людей. Ведь существует же этика руководителя, не правда ли? Ну, правила взаимоотношений между руководителями и подчиненными. Я не говорю о их педантичном соблюдении, в жизни это, наверное, трудно, но хотя бы в главном — не подавлять личность, не унижать. А ведь сплошь да рядом наоборот. Вот и вы сегодня…

— С удовольствием послушаю вашу философию, — Ромашкин сел в кресло поудобнее.

Ланцов переступил с ноги на ногу, намереваясь развернуться к двери.

— Давайте, давайте продолжим, что же, по-вашему, единоначалие отменяется?

— Нет.

— Ну, ну, дальше!

— Дальше? Не мешало бы всякому единоначальнику ознакомиться с законами, с юридическими справочниками, с профсоюзными справочниками. А то потом и бьемся, откуда это хамство у некоторых руководителей — от невежества или от душевной, черствости?

— Слушай-ка, Ланцов, — вдруг на «ты» перешел Ромашкин, — давай-ка вот что: чтобы у тебя не завихрялся ум за разум, мы с тобой так договоримся. Как ты говоришь, этика и тому подобное, вот мы и будем блюсти ее на производстве, а потом и везде. Ты делаешь мне план, хорошо делаешь, а я с тебя спрос творю. И учти: если не тянешь, то держись!

…Димка шел свежеотсыпанной дорогой и все еще не мог успокоиться. Ему было жаль потерянного времени, ведь, в сущности, ничего не решил. Привыкли прикрываться — век, век, огромный поток информации, невозможно знать все. Ну и что? Уверен, что ни в какой век невозможно было все знать, да и не обязательно это. Почему надо всем знать, чем отличается одно удобрение от другого или, скажем, когда состоялась первая Женевская конференция по разоружению? Хотя не мешает и это звать. А каково-то сейчас Василию Андреевичу? — вдруг перепрыгнули мысли.

Вот и сам Поярков с Дюжевым идут по пыльной дороге. Увидели Димку, приостановились.

— Знаешь, Дмитрий, я всегда теряюсь перед вышестоящей наглостью. За что терпел? Крутил бы себе баранку, Я ведь знаю этого человека…

— А ты чувствуешь за собой вину? — спросил Димка.

— Нисколько.

— Так какого же ты черта!

— Подожди, Дмитрий, я уже оглох от этих криков…

— Эх, Василий Андреевич, Василий Андреевич, дорогой мой, за себя и постоять не можем, почему так?