— Вот он! — громогласно возгласил Людвиг и смерил нас взглядом победителя. Мы окружили картонную коробку из-под холодильника. Над дыркой в середине было написано: «Перед входом внутрь просим тщательно вытирать ноги». На одном из бортиков — «Под окнами просим не сорить», на другом «Платная парковка перед домом».

— Это просто потрясающе! — заорал пожилой, который заставил меня идти. — Как ты смотришь, если я буду жить в паре дверей от тебя, дорогая? — обратился он к Людвигу с интонацией, которую последний раз я слышал от Полининых друзей — интеллектуалов из Сохо.

Мы пошли обратно к скамейке, откуда меня только что согнали. На ней уже сидел высокий бородатый негр лет сорока с пронзительными глазами. Он держался подчеркнуто прямо, рукой опирался на посох. На нем были белая хламида и шапочка. За его спиной толпились могучие широкоплечие растаманы с дредами до пояса — все моложе его. Перенесенные сюда прямо с Ямайки. Эти братья следовали за негром. Христом, водившим своих учеников по Нью-Йорку вместо Иудеи.

Рядом с негром валялось всякое барахло, в том числе настольная лампа. Его фигура излучала жизненную энергию. Было совершенно естественно, что такой человек — лидер, что он непроизвольно собирает вокруг себя толпу. У меня тоже появилось желание следовать за ним. Вокруг него собрались зеваки, будто наблюдать за восседающим на скамейке черным великаном уже само по себе шоу.

— Покажи им, чем ты сейчас занимаешься, Дрейк! — послышались голоса.

Негр извлек из хлама старый плакат с изображением черной девушки и надписью, что в субботу она выступит в стриптиз-клубе «Черная орхидея» на Деланси-стрит. На обороте нарисована человеческая фигура. Фигура расчерчена на мелкие клеточки, в каждой клеточке нарисован чертик.

— Это пришельцы, — пояснил всем Дрейк. — В наших клетках живут пришельцы.

— По-моему, каждый чертик должен быть немного более красным, это даст всей твоей идее более яркую тональность, — обратился к Дрейку бледный очкарик интеллигентского вида. На нем трудно зафиксировать внимание, такой он невзрачный и худой.

— А по-моему, твой нос сейчас станет немного более красным, что, безусловно, придаст ему более яркую тональность, — беззлобно кинул ему Дрейк.

Тут тот, кто настаивал, чтобы я оценил дом Людвига, призвал всех к спокойствию.

— Карл уже двадцать минут как хочет нам что-то сказать. А вы ведете себя, как будто у вас в распоряжении целая жизнь…

Карл, несчастный очкарик, уже лежал на скамейке и смотрел на нас всех с презрением. Принять сидячее положение у него не было сил.

— Я хочу сказать, что все на свете относительно, — выдал истину Карл. В его устах она звучала еще менее убедительно, чем обычно. — Геринг истреблял евреев, зато он очень любил свою кошку, общепризнанный факт, — с вызовом бросил Карл в воздух. Он очень сильно презирал всех, но не был от этого менее несчастным. — Знание, что все на свете относительно, — вот путь к просветлению, — уныло заключил он, подписав приговор в собственной несостоятельности.

— А что если я дам тебе этой лампой по башке, как ты запоешь тогда? — все так же дружелюбно полюбопытствовал Дрейк. — Может, если я включу свет, пока буду это делать, ты тоже немного просветишься?

Карл будто и не услышал.

— Ты еврей? — спросил я, скорее обращаясь к его длинному носу с горбинкой и заранее зная ответ.

— Да.

— Не думаю, что, услышь от тебя Геринг про его нежность к кошке, он не отправил бы тебя в газовую печь, — покосился на Карла Дрейк. — Так что ты только что впустую продал свой народ, приятель.

А я поймал на себе его заинтересованный взгляд и сразу почувствовал гордость, будто добился чего-то в жизни — получил диплом, отслужил в армии.

— Бедный Карл, — сочувственно протянул Людвиг. — Сразу видно, что у человека болит душа. Хоть бы нашелся кто-нибудь, кто ее подлечил.

Патриарх ночных улиц Дрейк нагнулся и тихо сказал что-то своим растафарианцам. Те кивнули и неслышно двинули в сторону Первой улицы. Дрейк вновь посмотрел на меня.

— Чувствуешь последние смертоносные уколы подходящей к концу зимы? — спросил он. — Если дать ей жалить достаточно долго, она заморозит твою душу и сделает с ней то же, что сделала у Андерсена с душой мальчика льдинка, попавшая ему в глаз. — Он встал и поманил меня еле заметным движением головы. — Пошли, — прибавил еле слышно и, опираясь на посох, сделал первые шаги в нью-йоркскую ночь.

Я стоял, не веря. Я вспомнил «Черного монаха» Чехова. Глядя в удаляющуюся спину Дрейка, я подумал, что, может, монах, который когда-то являлся Коврину, только что явился и мне. «Он сказал мне следовать за ним!» «Бедный Карл» было последнее, что услышал я, перед тем как устремиться вслед за Дрейком.

Я ускорял шаг, силясь догнать его. Мы шли вровень, при этом он размашистыми шагами все время удалялся от меня. Я держался рядом и не узнавал города. Небоскребы нависали над головой в постоянном движении, меня проносило мимо них, как на карусели. Воздух был расчерчен на клеточки, и в каждой из них танцевало по плакатному чертику. Сгущающаяся темнота наполняла уверенностью, что слова Дрейка про пришельцев внутри нас — реальность.

— Нью-Йорк — он такой… — вяло попробовал я обозначить значительность происходящего. — Я его таким никогда…

— Тихо! — строго поднял он руку вверх, зная лучше меня, что я могу испортить происходящее.

Меня охватило чувство, что мы вроде двух избранников свыше, спущенных на эти улицы. Боковым зрением я поймал его лицо — очень умное, очень выразительное лицо, и на секунду мне померещилось, что это лицо изобрел я сам, что его создало мое воображение.

Дрейк подал мне большую бутыль виски.