Чугуна-то они не знают. Насколько понимал, меня окружают исключительно медь и ее сплавы. Бронзовый век в собственном соку.

— Разговорчики! На столб захотелось?

Кто разговаривает? Никто не разговаривает. Столб любого приучит к порядку. Вообще не стоит его убирать. Одним своим видом повышает дисциплину и успеваемость на порядок.

Войница подгоняла:

— Вспомните «встречку». Слабый человек — мертвый человек. Слабое общество — мертвое общество. Быть слабым — предательство.

Упражнение продолжалось до полного изнеможения учениц. Не скоро сжалившись, войница сначала разрешила закончить младшим, тем, кто уже ронял меч. Старшие и особо упертые продолжали. Моя рука действовала… хотел добавить — на чувстве долга, но она уже не действовала. Махал плечом и корпусом. Астафья одобрила.

— Отлично. Еще выпад. Еще один. Сила воли — когда мозг говорит «все», а ты ему: «нет, не все». Еще один выпад. Теперь последний. Стоп. Сдать оружие и свободны.

Ученицы упали, кто где стоял. Я перехватил меч левой и поплелся к кладовке. Моему примеру последовала Зарина. За ней, шатаясь и едва дыша, Тома. Но потом и мы, и последовавшие за нами все равно вышли на поле и рухнули на травку.

Не меньше получаса прошло, пока тела начали принимать положение, близкое к вертикальному. Ученицы расползались, как черви из опрокинутой банки, во всех направлениях, по очереди приподнимая, у кого что поднималось, и шагая тем, чем шагалось.

В комнатах ждали чистые комплекты взамен мокро-грязно-порванных. Боевую форму на остаток дня отменили. Заморосил дожидавшийся этого момента дождь. Босым ногам стало некомфортно. Говорят, дело привычки. А если не хочу обрастать такими привычками? Где мои домашние тапочки?! Где кроссовки?! Хочу под плед и к компьютеру!

Большинство, взяв чистое, отправились в помывочную. В том числе моя солнечноокая соседочка, бросившая на прощание полный понимания взгляд: вот, даже помыться по-человечески не можешь. Ангел, блин, переформатированный. Потому — ходи грязным.

Обтерся подсохшим старым, влез в новое. Некоторое время блаженствовал на лежаке. Давно сдерживаемое давление в низу живота подняло. Больше терпеть нельзя.

Едва утих невыносимый крик обиды покидаемой двери, как я уже стучался в соседнюю.

— Тома?

— Подожди, я не одета, — быстро раздалось оттуда. — Одну секунду.

Ждать пришлось тридцать шесть секунд. Я посчитал.

Дверь отворилась.

— Чего?

— Сопроводи, — умоляюще попросил я, указав взглядом вдаль.

Вздохом Томы можно было надуть наш искомый воздушный шар.

— Горе мое. Пойдем.

По дороге в двух словах я рассказал о дяде Люсике.

— И что думаешь? — спросила она.

Пожал плечами:

— Много чего и ничего одновременно. Собираюсь дожать и выведать все. Либо он дожмет меня. Тогда будешь спасать.

— Как?

— Как сумеешь, — развел я руками.

Пришли. Сначала дожидались, когда все удалятся. Затем — пока за всеми уберется мгновенно нарисовавшийся ниоткуда бойник. Затем Тома окончательно проверила, и под ее бдительным прикрытием я с невыносимым чувством посетил долгожданное заведение. Вот оно, счастье.

Тома кашлянула. Громкое босое шлепанье стало удаляться, но я уже выходил. В дверях столкнулся с Варварой, только собиравшейся в помывочную, но заглянувшей сюда. Чистая одежда перекинута через плечо, старая где-то оставлена. Святая простота. Что делать, школа-то женская. Испуганным котом, пересекшимся на дороге с ротвейлером, я прошмыгнул мимо. Девушка задумчиво посмотрела вслед, но ничего не сказала.

По дороге меня перехватили. Почти похитили. Открылась дверь, четыре руки почти силой втащили внутрь. Силой — грозно сказано. Это были две малявки почти на год младше, чьих имен так не удосужился запомнить. Если применю свою силу, несладко им придется. В нашем возрасте год — целая жизнь.

Меня усадили в центр ближайшего лежака, сами примостились рядышком, прижавшись с боков трусливыми мышками. Страх и ужас задуманного читался в глазах. И отвага.

— Хотим спросить… — наперебой начали они, пряча взгляды.

— Как насчет кары? — Я по-отечески назидательно приподнял брови.

Две головы едва не оторвались, замотав в стороны:

— Ничего не хотим знать конкретно! Только основополагающий принцип, касающийся лично ангелов.

— Ну-ну, словоблуды-формуляторы, — усмехнулся я. — Что же хотите знать такого основополагающего?

Свою отворявшуюся дверь услышал издали. Вот это сигнализация. Должно быть, Зарина вернулась. Посижу еще минутку, пусть спокойно разденется и ляжет.

— Про мир — ничего! — еще раз напомнили девчушки, чтоб я не побежал докладывать о величайшем нарушении. Затем понизили голос до шепота, сами испугавшись получившейся конспирации: — У вас мальчиков любят?