— Почему моя племянница Идиллия неотступно следует за тобой казак? Иногда на ней просто лица нет. Ужас так и бродит по её лицу. Особенно это было заметно в твоём смертельном поединке с Коно.

Император был стар и мудр. Он, что рысь, опытен и любого человека насквозь видит. Уж ему ли не знать состояние любящей души. Он и сам всё видит прекрасно, но и здесь у него есть своя линия поведения. Идиллия ему не чужая. И тут его волнение закономерно.

Скрывать мне нечего!

— Мы любим друг друга. И дороже Идиллии у меня никого нет, во всём белом свете.

Дрогнуло лицо великого императора от такой правды казака. Не принимала его душа такого ответа, не смогла принять. И тень недовольства заиграла на лице свой завораживающий танец. Пока не легла на его лицо печать никому не подвластного, принятого им, рокового решения. От которого ты и сам, хоть ты и император, уже никуда не денешься, потому что обречён это сделать и огласить его.

И не людьми это было решено. Где-то уже витало это решение. Но где? Наверно, в небесах! Или дебрях нашей неизведанной мысли. Связь какая-то была. Рок! Чужой разум!

И тень легла на чело императора, исполнителя этой злой роли. Какое-то мрачное озарение.

Ведь, казалось бы, всё было в воле императора: и казнить и миловать нас. И хотя бы просто оставить нас в покое. Но оказывается, что по-настоящему, он только мог утвердить, ставшее уже своим, то роковое решение.

И скоро Идиллия предстала перед разгневанным дядей:

— Моя милая племянница, правду ли говорит этот русский казак?

И не обидел ли он тебя, даже недостойным твоего высочайшего положения взглядом? А тем более, изливать здесь такие дерзкие речи, что очень смело с его стороны.

В случае обмана, он понесёт заслуженное наказание — смерть!

Бледнеет Идиллия. Когда же закончатся для неё эти душевные муки. Это не праздник для неё, а настоящая пытка, где её душу ежесекундно и нещадно третируют.

Но любовь и сейчас оживила лицо девушки. Придав ей такую неземную, волнующую всех красоту, что перед признанием её никто не устоит. Настолько она чиста, глубока и понятна всем. И как из родника из души выливается нежность, пить и не напиться её.

— Я люблю Григория, и это выбор моей души. И никого мне другого не надо. Это правда, дядя!

На всю жизнь, он мой единственный. Я за ним, как ниточка за иголочкой, на край света пойду. И нет такой силы, что смогла бы удержать меня вдали от него, наверное, только смерть.

Вот эти отчаянные и роковые слова Идиллии и заставили встрепенуться императора. Похоже было, что тут их мысли сходились.

Он как бы мигом окреп своей метущейся душой и уже ни в чём не сомневался. В эти роковые минуты всё было им решено, окончательно и бесповоротно. Есть в нашей жизни такие часы и минуты, которые лучше бы не знать — здесь всё ещё раз совпало. Рок.

Замерло множество людей, в ожидании ответа императора. Они ждали чуда. Они верили в любовь, они сейчас жили ожиданием этого чуда. И мудрый император и на этот раз сделал всё, как они хотели. Не может знать всё народ, это ему не дано!

— Ты свободна Идиллия в своём выборе. Ты вправе решать свою судьбу сама, и я не буду чинить тебе препятствий.

Ликованию народа не было предела. Не знали подданные ничего про принца Сусано и его неотвратимое коварство. Зачем им знать всю эту грязь? Сейчас эти люди, как никогда, были далеки от политики и, тем более, дипломатии. И то, что император уже не мог поступить иначе.

Его выбор был сделан ещё раньше, окончательно, и бесповоротно — они этого не знали.

И никогда они не узнают его настоящего решения. Оно, конечно, не то, что он высказал сейчас вслух этим ликующим людям. Генерал Ичиро Тарада не посмел покинуть площадь до окончания всей церемонии награждения русских пленённых офицеров орденами.

Награждение проходило очень спокойно и, можно сказать, что вяло. Предатели хоть и сияли все золотом, но состояние их души, всегда было неизменным — низость!

И японцы прекрасно это понимали, таково и было к ним отношение. Что заработали, то и получили, предатели во всём мире одинаковы.

Но и тут не всё было гладко, как ни жаждал награды русский генерал Тряпицин Лев Гордеевич, прямо из кожи лез, но так и не получил её.

Его, бедного, и в жар бросало и потом он обливался и, можно сказать, что весь он извёлся. А тут ему вместо награды и передали, как обухом топора по голове ударили, что его награждение задерживается до особого распоряжения Его Высочайшего Величества.