Вынырнув, он, задыхаясь, проговорил:

– Сначала, в детстве... я бредил морской романтикой... подумывал даже... а не пойти ли в подводники. Конечно, у них там... взрывы, пожары... радиация, несимметричный диметилгидразин... и прочая херня... Но зато чистые простынки и гиподинамия... Белая кость, не то... что мы... вонючие морские лоси...

Амико смотрела, как Ивана в третий раз заставили окунуться, теперь продержав минуты четыре. Когда палка убралась с головы, и русский вынырнул, она едва удержалась от возгласа: 'Молчите, Иван-сан! Чем больше вы говорите, тем дольше это будет продолжаться!'

Но, вынырнув и откашлявшись в очередной раз, он упрямо продолжал бормотать по-английски:

– Надеюсь, вы все, сукины дети... получите хорошую такую... медицинскую грыжу... когда будете тащить из ямы... мою тяжелую утопшую тушку...

Повернув голову вправо-влево, словно ища взглядом кого-то, он добавил по-русски:

– Эк... мне свезло-то... по сравнению с прочими несгибаемыми коммунистами и партизанами... выпендриваться перед девушками... легко и приятно! Нет, конечно, можно представить... и более благородную смерть... чем захлебнуться бирманским говном... но, хули жаловаться... все там будем... В разное время, конечно...

Скучающий тюремщик снова погрузил голову пленного в жижу и держал до последнего. Сопутствовавшие бирманцы тревожно загалдели, когда он, наконец, выпустил несчастного.

Однако тот снова вынырнул хотя и задыхающийся, но живой.

– Если вы, падлы, думали... съесть морского разведчика... без хрена... то хрен вам!.. Виват главстаршине Николайчуку... который безжалостно трахал меня... проныркой через торпедный аппарат... гипервентиляцией и прочей херней...

Тюремщик забурчал почти уважительно и надавил палкой на макушку со всей силы. Амико с замиранием сердца следила, как несчастный Иван погрузился в нечистоты так надолго, что просто не мог не задохнуться.

Непонятно было, чего добивается тюремщик. Одно дело, казнь, пусть и жестокая. Другое - попытка привести непокорного пленника к общему знаменателю. Несанкционированная его гибель в таком случае отозвалась бы в первую очередь на самом неаккуратном 'специалисте', и, возможно, весьма негативно.

Но, что бы там ни творилось в мозгах тюремщика, результат был налицо - пузыри, поднимавшиеся на поверхность перед макушкой пленника, прекратились. Наступила тишина.

Бирманец довольно крякнул, деловито кивнув чему-то, и подал знак двум своим сообщникам. Те взялись за трос и потащили распятного пленника на берег. Покрытый грязью, вонючей жижей и сукровицей, Иван выглядел как самый настоящий мертвец.

Амико почувствовала, как сжалось сердце. Неужели он мертв? Но тюремщик, нисколько не обеспокоенный, толкнул ее в плечо. Кособочассь, он указал японке на распластанного у их ног русского и изобразил тяжелое дыхание.

Так вот оно что... Он решил поиздеваться над ними обоими. Видимо, опытный старый негодяй рассчитывал на то, что у утопленника случится спазм, как бывало не раз. И второй пленнице придется прикасаться к изможденному и покрытому нечистотами спутнику. Мелкий, но отвратительный садизм.

Не говоря ни слова, девушка опустилась на колени.

Собравшиеся вокруг подручные с удовольствием гоготали, подталкивая друг друга локтями и наслаждаясь зрелищем.

От лежавшего без чувств распятого Ивана пахло отвратительно, вдвойне - для японки, выросшей в стране, где культ чистоты довел представителей древней культуры до выкорчевывания деревьев и заливки полей и садов бетоном - лишь бы не было грязи. Но девушка лишь молчка склонилась над мужчиной. Он не дышал. Стремительно припав к заляпанной нечистотами и кровью груди, Амико прислушалась - не остановилось ли сердце? Нет, оно билось, судорожно, но живо. Только дыхание, как и предсказывал тюремщик.

Акеми приблизила лицо к грязной физиономии Ивана. Держа одной рукой шею измученного русского, другой она зажала ему нос, глубоко вдохнула и торопливо прижалась губами к его рту. краем глаза Амико заметила, как поднялась грудная клетка. Получалось! Она отстранилсь, снова вдохнула и во второй раз коснулась Ивана губами. И еще, еще, еще.

Конечно, если сравнивать объем грудных клеток, то Амико уступала раза в два, если не больше, и там, где правила проведения сердечно-легочной реанимации требуют выполнять выдох нормального объема (чтобы не повредить легкие пострадавшего), ей, наоборот, приходилось дуть изо всех сил, набирая полную грудь и снова дуя - до звона в ушах, до головокружения и пятнышек в глазах. Ей не удалось сделать так, чтобы грудная клетка Ивана приподнималась, как положено, но она не сдавалась - как заведенная набирала воздух и вдувала его в рот Ивана, из последних сил раздувая слабый, готовы погаснуть огонек жизни.

Акеми не помнила, сколько прошло времени, сколько вдохов ей пришлось сделать... но тот миг, когда Иван вдруг судорожно дернулся всем телом и со хрипом втянул воздух сам, она запомнила навсегда.

Мощная грудь русского с рельефными, словно литыми из бронзы плитами мышц заходила вверх-вниз, без особого труда приподнимая и опуская бессильно упавшую на нее девушку, из глаз которой безостановочным потоком струились счастливые слезы.

Но им не дали передышки. Амико, едва успевшую понять, что сумела-таки откачать несчастного, тут же схватили и отволокли в сторонку, оставив Ивана дышать в одиночестве, оставаясь распятым на пыточном кресте. Кургузый тюремщик потыкал в бок пленника палкой.