Ванька долго еще за елкой лежал, слушал, как колода удаляется. Как вылез, первым делом шапку в котомку спрятал для надежности. Дальше пошел. Лес вокруг сжался — с тропки не свернешь, да голову пригибай, ветви все ниже, хвоя по лицу похлопывает. Тропка чем дальше, тем уже, а скоро и вовсе исчезла. Ванька назад посмотрел, там тропки будто не было и хода не видно, по какому пришел. И вообще пути никакого нет никуда, вокруг сплошь валежник. И темно. Встал Ванька на четвереньки, пополз наугад, продирался с трудом, пока совсем не остановился. И не сразу разобрал, что перед ним дверь. Вроде колодезной крышки. Толкнул, в лицо паром ударило, ввалился путник внутрь.

Оказался он на дощатом полу в бане. То есть не в бане, но очень похоже: печь натоплена, под потолком — полок, окошко в стене крохотное. И мухи. Наглые, жирные твари жужжали, крутились в воздухе, ползли по стенам, по потолку, по всему, что здесь было. И было их столько, что смотреть мешали. И не сразу Ванька разобрался, что не один он: на полке, занимая все пространство до самого потолка, лежала старуха. Очень неприятная бабушка. Не толстая, а будто вся распухшая, прикрытая грязным тряпьем, местами порванным, местами истлевшим. Огромная грудь упиралась в потолок, а у самого Ванькина носа торчали синие, будто изморозью покрытые, громадные ноги, изрезанные глубоко запавшими венами.

Едва различимое старухино шипенье за мушиной возней было почти неразличимо. Ванька уже решил, что его не заметили, когда раздалось:

— Ты чего сюда?

Путник от неожиданности и от неприятного свистящего голоса растерялся:

— Я, бабушка, мимо шел…

— И шел бы, сюда-т чего?

— А никак больше…

Старуха утробой захихикала, отчего грудь ее неприятно задрожала, потом смачно плюнула на печку, та зашипела.

— Ты уж, бабушка, не обидь, — попросил Ванька.

— Моя забота. Видал там кого?

— Прошел один, — мялся Ванька. — Маленький такой, корявый.

— А, пенек-полчеловечка? Колоду таскает, паршивец?

— Таскает.

По всему видать, Старуху новость обеспокоила. Она зашипела что-то сердитое, с новой силой на печку заплевалась, слюна зашикала, запарила. Путник ждал, прислушиваясь к редким словам:

— Шляется… Подлючий какой… Вона, гада, куда залез! Ладно уж, — грозила Старуха, — ладно…

Ванька наконец решился о себе напомнить, сказал, что в голову пришло:

— Бабушка, а кто это? Маленький?

— Не тебе дело, — отозвалась Старуха не сразу, — свое знай.

— Какое мое? — не понял Ванька.

— Корка там лежит, закусывай, чубатый.

— Я не чубатый, — сказал Ванька, осматриваясь.

— Это поглядим, — бормотнула Старуха, занятая своими мыслями.

Корка нашлась под оконцем, ползали по ней мухи, край был уже кем-то надкушен.

— Ешь, чубатый, не томи.

— Да нет чуба!

— Нету и нету… — примирилась старуха.

Ванька присмотрелся и вздрогнул: глаз у Старухи не было, на оплывшем лице зияли вместо них красные глазницы-ямы.

— Ешь, ешь…

Ванька скривился, но корку укусил. И тут же отозвалась Старуха:

— Гляди, нету…

— Чего? — переспросил Ванька.

— Чуба нету.

На парня смотрели красные, слезящиеся глаза. Те, которых не было. Бабка хмыкнула, спросила:

— Чего пялишься? Полчеловека-то куда пошел?

— Отсюда.

Старуха задумалась. Опять зашипела, на печку захаркала. Ванька, весь от пота мокрый, утирался шапкой, ждал, но старая о нем забыла.

— Бабушка, — сказал Ванька, — меня-то куда?

— Куда хошь… Без тебя тут…

И обратно сама с собой зашипела. Ванька остаток корки бросил, ждал, отмахиваясь от мух. Отгонял, пока не прихлопнул одну. Шум бабку насторожил.

— Убил? — заскрипела она подозрительно.

— Убил.

— Ты кто? — почти закричала Старуха. — Сукин сын? Мешала она тебе? А и мешала, терпи. Давай, топай отсель! Зашел, а теперь пошел!

— Куда? — выдавил Ванька растерянно.

— Куда хошь! — отрезала Старуха.

— Бабушка, — взмолился парень, — чего она тебе, муха?

— Ничего. Мне она — тьфу, а разговору не будет! — и тут ей пришла удачная, видать, мысль, до того веселая сделалась. — Куда, говоришь? На дуб пойдешь, а там скажешь, чтоб не тянули. Старая, мол, велит. А то тянут, тянут… Да слушай еще… — она взглянула на пришельца, скривилась безнадежно. — Ничего ты не услышишь… Ведь отсель. В дверь.

— Да я оттуда, нет там дуба никакого.

— Иди, дурак, — Старуха погружалась уже в свои мысли. — Дуба ему нет… Скажет же такое…

И ну плевать на печку, только брызги парные полетели. Ванька за дверь выглянул. Леса не было. Ни норы, ни ельника… Стлался из-под крыльца зеленый луг, весь в цветах, за ним — березнячок и — вот он! — дуб в нем. Оторвал от этой картины Ваньку скрип бабкин: