— Какая Только дрянь тут не шляется, — неопределенно сказал Пронька; выбираясь из кустов.

Путники торопились к развилке.

Ночью шли без остановок, держась середины тропки, подальше от леса, друг к дружке поближе, Пронька косился на выщербленную луну, рассказывал, чтоб не так страшно было, что Малыш везде ходит свободно, и все его боятся, а почему — непонятно.

— По-человечьи не говорит и не понимает, дела только с дедом имеет, да и то — не очень. Вольный какой-то.

Спускались в овраг, последним шел сердитый Фролка, не оглядывался, а зря. Не успели стихнуть шаги, из кустов вылез, отряхиваясь, мужик. Уверенным, как у себя дома, шагом двинулся следом. Митрий, Ванькин земляк.

К развилке подобрались затемно, укрылись в кустах, под деревьями. К полудню Ваньку сморило, он спал, Фролка какую-то корку жевал, а Пронька смотрел во все глаза, не отрываясь, на две дорогу спускавшиеся к развилке по склону, сливаясь в одну, пошире. И с опаской на Кривой Зуб поглядывал. Огромная, с острыми гранями скала угрожающе висела над округой, вгоняя Проньку в нудную дрожь.

Малыш 'появился. Сперва — маленькие, задорно топотавшие ножки, затем — весь карла, бурчал что-то, притиснув кулачок к губам, корявую рожицу кривила улыбка. Фролка толкнул Ваньку, оба заулыбались, а Пронька перевел глаза на вторую дорогу и зубами так скрипнул, что спутники вздрогнули.

Там, под кронами, двигался к развилке отряд стражи.

Первым ехал красивый мужчина с седой головой. Ладный конь его ступал уверенно, всадник погружен был в свои мысли. Искусно украшенная кольчуга сверху была расстегнута, отвороток свисал на грудь, открывая мощную шею.

Следом, в почтительном отдалении, ехали двое помоложе, неспешно беседовали. Дальше — отряд конников, человек десять, и пешие. Близились к развилке. Малыш, отгороженный от отряда лесом, тоже.

На самом стыке дорог конь Седого фыркнул и остановился. Всадник поднял удивленный взгляд: прямо на него топал Малыш. С кулачком у губ, глядя под ноги, улыбаясь. Остановил его взрыв хохота. Орущие стражники бросились вперед, карла, похожий на перепуганного зверька, взят был в кольцо, и пошла потеха. Визжащие в восторге конники наскакивали на Малыша, бросая вперед лошадей. Тот с трудом выворачивался из-под копыт, отлетел в сторону, чтобы опять оказаться под копытами. Это была игра, и мяч был живой. Зверька поймали и забавились травлей. В отчаянии метался он в кольце, натыкаясь на хохот и лошадиные ноги. Мордочка, перекошенная ужасом, всадников веселила. Даже Седой, наблюдавший со стороны и в забаве участия не принимавший, смеялся, ласково похлопывая рукой по лошадиной шее.

Малыш скоро выдохся, только взвизгивал при очередном ударе, но шевелился едва-едва. Седой перестал смеяться, крикнул что-то, всадники отступили, похохатывая, освободили пространство. Добродушно улыбаясь, Седой спешился, достал из седельной сумки лепешку, шагнул к Малышу. Окончательно затравленный карла сжимался с каждым его шагом все сильней и не понимал, что ему предлагают плату за развлечение. Пригибался и пригибался к земле.

Седой улыбался, лицо его было красиво, могучая шея выдавалась из-под расстегнутой кольчуги. И когда до сжавшегося сверх меры Малыша оставался последний шаг, тот пискнул, как камень из руки, метнулся вверх, в воздух, на обтянутую кольчугой грудь, рот его оскалился по-звериному, челюсти с хрустом сомкнулись у Седого на горле.

В наступившей тишине обоих, и Седого и Малыша, сотрясла общая судорога; два тела, слившиеся в одно, рухнули наземь. В тот же миг ближний всадник бросил вперед коня, визгнул клинок, развал прошел через всю корявую карлову голову.

Растерянные, сбились в кучу всадники, лица их застыли в страхе и отвращении. Странно выгнувшись, лежал на спине Седой, поверх — Малыш с головой, разнесённой надвое. И кровь.

Гортанный вопль — сорвались конники, бросились по дороге, лучники столпились над кровавой жертвой, что-то делали.

Вжимаясь в землю, отползали парни от развилки.

Шли оврагом, Кривой Зуб маячил позади, Фролка в бешенстве постукивал кулаком себе в грудь, а Ванька присматривался на ходу к Проньке. Глаза у того запали бессмысленно, губы шевелились. Он готов был свалиться при первом препятствии, но Ванька подхватил его, усадил на землю.

— Пронька, ты чего?

Парень замычал, замотал головой, губы обрели, наконец, звук:

— Я все… Моя вина. Прости, что с тобой увязался…

— Да что такое? — тряхнул его Ванька.

— Меня беда метит! — дышал Пронька жарко. — Со мной пути нет. Ходил я уже, не дошел, боюсь. Я все…

— Дубина! — взъелся Фролка, — Ты-то при чем? Думать надо, куда идти теперь, так он плакать взялся… Куда, к деду?

— Здесь обратной дороги не бывает, — мотал головой Пронька. — Два раза по одной не пройдешь. Не видать нам деда.

— Значит, так, — Ванька говорил спокойно, — пора решать. Ну?

— Кругом пойдем, — сказал Пронька. — Далеко, но там деревенька будет, Падь Заячья. Из нее, правда, тоже хода нет, да больше некуда. Там с одной стopoны — Горушка Злая, по ней не пролезть, смерть одна, я пробовал. С другой — болотина, тоже не пройти. А только должны тамошние хоть одну тропку знать. Говорить будем.

Помолчали. Пора было решать, и Ванька решил:

— Пошли кругом, в Заячью эту. И запомни, Пронька, ни в чем ты не виноват.

Тронулись, Фролка опять шел последним, бормотал под нос:

— Как знать, как знать… Может, и виноват.

Шли без остановок, к вечеру измотались полностью. Пронька пошатывался, но пер, как одержимый, погонял, поторапливал, все твердил, что медлить нельзя. Фролка с трудом, но держался, огрызался время от времени, мол, спать надо. А Ванька, хоть и спотыкался постоянно, все решал, кого слушать. Так и выскочили на полянку, мирную, аккуратную, посредине избушка стоит. И луна — круглая, желтая, размером небольшая, а светло от нее, покойно, даже Ванька остановился.