Полезли в пещеру еще двое — Ташкул Аманов и какой-то его приятель. Они совместными усилиями разорвали цепь и кинули ее вниз. Толпа зароптала. Кто-то кинулся к Файзи-шайтану, другие стащили с коня Каллябая. Но вмешался Вяткин: преступников будут судить по закону. Здесь, в кишлаке.

Буйджан была в беспамятстве. Ее с головою завернули в бараний тулуп Каллябая. Ребенка временно отдали в семью нового старосты Ташкула, семейство которого тоже недавно пополнилось сыном. Вяткин дал ему пять рублей на молоко и сказал, что дня через два малыша заберут.

Буйджан привезли не в дом ее мужа Абу-Саида Магзума, а в дом ее матери. Помешанная и больная, она отказывалась от еды и никого не узнавала.

Абу-Саид Магзум не захотел ее видеть. Произнесенная трижды формула развода черной тенью легла на его любовь к алайской фиалке. Он продолжал верить, что побег Буйджан был совершен не без ее согласия. Таджиддин-хаким сам осмотрел Буйджан, прописал лечение мумиё и травами; велел выдать из своей аптеки матери пациентки то и другое и надолго уехал в Афганистан за травами и в Индию за ядами и целебными снадобьями.

Вернулся он, когда безумную Буйджан похоронили, и свежая ее могила покрылась нежным пухом весенней травы. Заботливый друг, он немедленно навестил Абу-Саида Магзума, расспросил о здоровье. Из узорного хурджуна извлек яшмовую шкатулку, полную лекарств, выбрал странную, светящуюся банку, полную зеленой вязкой благоухающей пасты, и оставил ее Абу-Саиду Магзуму. Велел принимать по шесть раз перед едой и чаем в течение дня.

— Я устал жить, мой друг, — вздохнул Абу-Саид Магзум, — живу, живу, и никакой радости нет. Нет и надежды.

— Это — неверно! — воскликнул Таджиддин. — Из Индии я доставил вам это редкостное лекарство, оно исцелит вас, а здоровье — это уже радость.

Василию Лаврентьевичу он преподнес пенал полированного сандалового дерева, украшенный на конце длинной шелковой кистью. В пенале лежал завернутый в алый шелк пергамент, на котором, нанесенные тушью, красовались странные значки и надписи, выполненные искусными индийскими каллиграфами.

— Гороскоп? Для меня?

Таджиддин-хаким поклонился:

— Для вас, дорогой друг. Его составил известный астролог Нимкант Гуру-Чарн. Я был поражен, когда увидел полное совпадение.

Вяткин поднял темные глаза:

— Какое совпадение?

— Вот здесь, на отдельной бумаге, указан ключ ко всем надписям Нимканта Гуру-Чарна. Ваша судьба — под знаком звезды Альтаир из созвездия Орла. Судьба Мирзы Улугбека — тоже.

— Я не знал этого! Но звезда Альтаир символизирует препятствия?

— Да. И счастливое их преодоление.

Работа продолжалась. Высота холма от подошвы до вершины оказалась около тридцати аршин. Ширина в основании — с востока на запад — около сорока сажен. А с юга на север — около восьмидесяти. Холм круто обрывается в три стороны и отлог только к северу. Видимо, оттуда и шла дорога к обсерватории. Вершина Тали-Расад совершенно плоская. Должно быть, срытая, даже с небольшой впадиной в середине. Словно стояло здание, а после рухнуло, оставив круглый контур размытых дождями стен, занесенных затем тонким слоем грунта.

Василий Лаврентьевич припомнил еще отцовскую методу искать грунтовые воды с лозой. Для этого вырубалась из свежего дерева, лучше всего из орешника, рогаточка-развилка. Не толстая, в мизинец. Как у мальчишек для стрельбы из рогатки, только ножки развилки оставлялись подлиннее, этак с пол-аршина. Ножки брались в ладони и легонько придерживались большими пальцами. Человек с развилкой шел медленно, замирая на каждом шагу, волоча ноги. И в иных местах ветка вдруг напрягалась и в руках аж подскакивала! Это она «чуяла» воду, или железо, или пустоты в земле… Василий Лаврентьевич любил, начиная свое поисковое или раскопочное дело, прикинуть «на лозу». Так он ходил по Афрасиабу, так решил и здесь испробовать. Братишка Абу-Саида Магзума Абулхайр полез на дерево.

— Ты не на то полез, полезай-ка, Абулхайрджан, вон на ту орешину, — поправил его Вяткин, стаскивая с себя рубаху и надевая на голое тело свою троглодитскую безрукавку. Потом он сел и разулся.

— Не простудитесь! — предостерег его Таджиддин-хаким, — земля еще холодная.

— В другой раз мы этого хорошего доктора с собою сюда не возьмем, — обращаясь к Эгаму-ходже, сказал Вяткин, — он по своей профессиональной привычке никому не позволяет ничего делать. Он считает, что самое полезное для человека — покой. Так, что ли, Таджиддин-ака?

Все засмеялись. Но когда Василий Лаврентьевич пошел «с лозой», все, даже ко всему привычный Эгам-ходжа, постарались отойти от него подальше. Им казалось, что здесь колдовство.

Откуда палка знает, что находится под землей? Только храбрый Таджиддин-хаким, настрогав палок, втыкал их в землю там, где вяткинская лоза отмечала пустоты и всякие аномалии.

— Ему помогает пари? — шепотом спрашивал Эсам-ходжа.

— Нет, — объяснил ему врач тоже шепотом, — просто жизненная сила самого Василя-ака чувствует землю. Если он возьмет в руки железку, я думаю, будет то же самое.