Шрифт:
— Хорошо, я схожу.
Василий Лаврентьевич увлекался другими книгами.
«После изучения и усовершенствования инструментов для проведения астрономических наблюдений Улугбек приказал приступить к исправлению астрономических таблиц. — Так писал в своем сочинении «Место восхода двух счастливых созвездий и место соединения двух морей» историк Абдураззак Самарканди. — К северу от Самарканда, с отклонением к востоку, — продолжает историк, — было назначено подходящее место. По выбору прославленных астрологов была определена счастливая звезда, соответствующая этому делу. Здание было заложено так же прочно, как основы могущества и базис величия. Укрепление фундамента и воздвигание опор было уподоблено основанию гор, которые до обусловленного дня Страшного суда обеспечены от падения и предохранены от смещения. Образ девяти небес и изображение семи небесных кругов с градусами, минутами, секундами и десятыми долями секунд, небесный свод с кругами семи подвижных светил, изображения неподвижных звезд, климаты, горы, моря, пустыни и все, что к этому относится, было изображено в рисунках восхитительных и начертаниях несравненных внутри помещения возвышенного здания, высоко воздвигнутого.
Так воздвигнут был высокий круглый замок с семью мухарнасами, затем было приказано приступить к регистрации и записям и производить наблюдения за движением солнца и планет. Были произведены исправления в новых астрономических таблицах Ильхани, составленных высокоученым господином Ходжой Насируддином Туси, чем увеличились их полезность и достоинства. После того было начато составление нового календаря движения солнца и звезд, отличающегося ясностью и точностью. Помощниками в этом важном деле упорядочения астрономических таблиц были великие ученые. Это достойное дело получило известность во всех городах мира».
Все отлично описано, кроме того, что требовалось Василию Лаврентьевичу, чтобы ясно себе представить: что от обсерватории с ее мухарнасами и семью сводами небес могло остаться неразрушенным и продержаться в земле до сегодняшнего дня. Он раскрыл сочинение другого автора, такого же любителя цветистых подробностей, Мирхонда.
В книге «Сад чистоты, о жизни пророков, царей и халифов» Мирхонд говорит:
«А также был издан великий приказ, чтобы искусные мастера приступили к постройке обсерватории…
В короткое время это здание было закончено благодаря стараниям, тщательности и настойчивости, и результатом деятельности обсерватории явилось урегулирование астрономических таблиц. Исправленные таблицы называют «Новыми гураганскими таблицами», в настоящее время большинство мунаджимов делают ссылки на извлечение из этих таблиц».
Ничем не помог и Мирхонд!
Отец Абу-Саида Магзума Абу-Каюм Магзум посоветовал обратиться к автору XII века, которым широко пользовался его дед, историк Абу-Тахир Ходжа, когда создавал свою «Самарию», — Саиду Ракиму. У Василия Лаврентьевича нашлась какая-то его рукопись без первых страниц и неважной сохранности, но, перелистав ее, он нашел нужное место.
Саид Раким был краток:
«В таком-то году в Самарканде была заложена обсерватория. Говорят, что первый, кто приступил к ее сооружению, был предрассветный ветер учености, покойный Казы-Заде Руми… Это последняя обсерватория. Говорят, что никто после этого не будет покровительствовать астрономическим наблюдениям. В таком-то году были окончены астрономические таблицы. Но в это время дневник его, Улугбека, жизни подошел к концу; созвездие его судьбы с зенита постоянства направилось к закату».
И этот не лучше! Вот и полагайся на «свидетельства» подобных горе-историков. «Возвышенное здание, высоко воздвигнутое»… Тьфу! Сколько же ему еще предстоит работать для того, чтобы выяснить до раскопок, где, что и как нужно копать?
И все-таки он продолжал корпеть над подготовкой к раскопкам. Если бы его спросили, что подвигает его на этот научный подвиг, что приковывает к исследованиям, ради которых он поступается и средствами, и временем, и энергией души, он бы ответил не сразу: у Вяткина нет привычки анализировать причины своих поступков, копаться в мотивах своего поведения. Время научного поиска заложено в его существе, иначе он жить не может. В науке его гордость и его мука, его счастье и его страдание, он весь выражается в своих делах.
Временами приходилось очень трудно. Если четырехклассная учительская семинария в какой-то мере давала представление о восточных языках, — хотя и они преподавались утилитарно, а не филологически, — то ни в области истории астрономии, ни в области истории естествознания, ни в технике, ни даже просто в математике выпускники Туркестанской учительской семинарии никаких знаний не получали. Их готовили для преподавания в начальных классах элементарной грамоты. Один бог ведает, как Вяткин ухитрялся читать математические работы астрономов Улугбековской школы. Это требовало не только упорного труда, не только терпения, но и колоссальной любви к предмету и гордости своим делом. Гордость двигала Василием Лаврентьевичем.
Видя его затруднения, друзья охотно помогали ему чем только могли. Работая над трактатом об астрономических инструментах, он не раз обращался к Кастальскому.
— Трудно вам, Василий Лаврентьевич? — бывало, спрашивал он Вяткина.
— Что же, что трудно, — отвечал тот, — хоть и трудно, а надо. Я непременно должен знать точно: чем занимались, какие работы вели в обсерватории Улугбека. Я убеждаюсь все больше и больше, что «Зидж» было не единственным направлением в их исследованиях.
— Что же вас убеждает в этом?
— А вот прочел джемшидовские описания инструментов и понял. Во введении к «Зидж» Мирза Улугбек пишет, что «Гураганские таблицы» содержат четыре раздела: календари, принятые у разных народов, и их описание, наблюдательные работы астрономов, теории планет и, наконец, астрология — составление гороскопов и ауспиций. Но, если внимательно вглядеться, то станет ясно, что «Гураганские таблицы» далеко не все, что ими сделано. Было и еще что-то значительное — уточнение постоянных величин, основных в астрономии: наклонения экватора к эклиптике, годовой прецессии, продолжительности астрономического года, словом всего, что выводится из наблюдений за Солнцем.
— Пожалуй, верно, — улыбнулся Кастальский и подумал, что этому взрослому ребенку пришлось самостоятельно одолевать астрономическую премудрость, чтобы постичь то, что дается без труда любому мальчишке в четвертом классе гимназии.
— Сюда я прибавил бы, — заметил он, — наблюдения за Луной и планетами.
— Вот то-то и оно! Принимаясь за вскрытие обсерватории, мне надо точно знать, что мы можем найти. То есть иметь «Ключ к приборам в искусстве составления Зидж».
— Любопытно, чем пользовались восточные астрономы?