Приступили к рытью шурфов. Колодцы копали глубокие, до шести аршин каждый. Взошло солнце, стало жарко. Поснимали халаты, только Вяткин не расставался со своей душегрейкой. Абу-Саид Магзум тщательно просматривал землю. В ней было много битого кирпича, извести, щебенки, гипса, золы сгоревших перекрытий да обломков желтых и синих облицовочных кирпичиков. Подобрали две сильно окислившихся монеты. Но даже опытный нумизмат Эгам-ходжа, через руки которого прошли чуть ли не все коллекции среднеазиатских монет Эрмитажа, не смог их сразу определить.

— Завтра поедем рабочим отрядом, — сказал Вяткин, — без нашей уважаемой интеллигенции. С ними весело, но громоздко.

— Да. Теперь у нас уже есть некоторый опыт, — ответил Эгам-ходжа.

— Вообще-то опыт довольно печальный, денег для раскопок так и нет.

Они сидели в музее и обсуждали планы на ближайший месяц. Снова стало холодно и снежно, будто опять наступила зима. Зацветшие персики стояли присыпанные снегом, завязавшиеся плоды миндаля гибли. Земляные работы пришлось приостановить. В музее потрескивали печки, топились легкими дровами из тополя.

— Я писал Бартольду; деньги, может быть, пришлет Русский комитет по изучению Средней и Восточной Азии. Но это зависит не от одного профессора Бартольда. Там есть и члены комитета, как-то они еще посмотрят на все.

— Все-таки копать будем, хотя бы и без денег. Заложим пока втроем пробные участки, а к тому времени, может быть, вы получите ответ из Петербурга.

— Хорошо было бы получить «Открытый лист» из Петербурга. Но выдает такое разрешение Императорская археологическая комиссия. А там меня не жалуют. Если они прознают, что мы открыли местоположение обсерватории, сейчас же своих пришлют раскапывать ее. Такой лакомый кусок они никому не уступят.

— Тогда выход один: копать без разрешения и держать все это пока в тайне.

— Тайна, — засмеялся Василий Лаврентьевич, — вокруг-то — люди!

— Ну, скажем, мы заняты на Афрасиабе. Кто там будет так уж интересоваться? А когда найдем что-нибудь, судить нас будет поздно. Все равно открытие останется за вами.

— Решено — копать! А там будь что будет. Завтра пятница? Начнем рыть траншеи. Вот видите, Эгамджан, — Вяткин подвел друга к прикрытой шторкой панораме холма Тали-Расад. — С трех сторон по верхушке холма, от краев площадки, надо прорыть канавы. Не может быть, чтобы ни одна из них не коснулась остатков постройки. А когда мы найдем хотя бы часть стены, мы сумеем представить себе и все остатки сооружения под холмом.

Но утром в пятницу, едва забрезжило, прибежал Абулхайр Магзум. Вяткин набросил халат, отворил ему калитку.

— Василь-ака, помогите! Ночью пришли полицейские, все в доме перерыли, арестовали Эгама-ходжу и Эсама-ходжу и увели. Парпи до смерти перепугана, она бросила дом и ушла к отцу, жена Эсама-ходжи складывает вещи, собирается бежать к своему отцу в Андижан. Дети плачут, брат мой всех уговаривает. Пойдемте скорее, вы скажете, что надо делать.

— Беда! Вот беда! Ты ступай пока к Лизе-апа, она даст тебе молоко и хлеб, поешь. А я пока оденусь, и мы с тобой пойдем в музей.

В музее среди пяти десятков ящиков, заполненных глиняными и фаянсовыми черепками, с изразцами, металлом из старых раскопок, с новыми и старыми дорогими книгами, подаренными для вновь открываемой Публичной библиотеки, необходимо было разыскать два ящика, принадлежащих лично Эгаму-ходже, — в них хранилась купленная им тайная типография, которая могла бы печатать листовки и прокламации арабским шрифтом.

Василий Лаврентьевич ворочал один ящик за другим. Вспотевший, изнемогающий от усталости, хрупкий Абулхайр, как мог, помогал ему из последних сил. А ящика со станками и шрифтами так и не было. Вяткин начинал беспокоиться.

Перерыв все, Василий Лаврентьевич понял, что Эгам-ходжа перепрятал свою покупку в другое место или отдал ее кому-то.

— Абулхайрджан, а ты не знаешь, дома, в вещах Эгама-ходжи, ничего полицейские не нашли?

— Кажется, ничего. Только книги какие-то взяли и бумаги. Их давно держали на балахане. Вот их только и взяли. Вещи все целы.

— Та-а-ак. Ну, пойдем выручать друзей.

Но только Василий Лаврентьевич собрался запереть двери, как на пороге возник гость — Борис Николаевич Кастальский.

Инженер Кастальский был видным специалистом в своей области. Но сердцем он принадлежал археологии. Это он собрал и определил великолепную коллекцию Бия-Найманских оссуариев, глиняных гробов великой древности, «тот самый» Кастальский.

— Окончательно перебрались в Самарканд? — спросил Вяткин, чтобы начать разговор.

— Еще не вполне, — отвечал немногословный Кастальский, — но уже интересуюсь, чем бы мне заняться, когда перееду.

— Помилуйте, дел для вас сколько угодно! Только что я переворачивал свое хранилище к натолкнулся на дарственный ящик Ситняковского. Не изволите знать этого топографа?