Как много открыто Вяткиным — и как мало открыто. Он почти наизусть знает «Трактат об астрономических инструментах» главного астронома обсерватории Мирзы Улугбека — Гиясуддина Джемшида. Тот пишет, что уроженец Ходжента Абу Махмуд Хамид, наблюдавший за звездами при дворе правителя в Рее, сконструировал и назвал именем своего покровителя Фахри гигантский секстант — «Судси Фахри». Копия такого секстанта сейчас лежит перед Василием Лаврентьевичем, опущенная в каменную траншею Тали-Расад. Но Василию Лаврентьевичу все время кажется, что это — не секстант, а квадрант. Четверть круга. Если только подтвердится, что он лежит точно по меридиану, прояснится многое! Станет, например, понятно, как инструментом, обращенным к югу, определяли склонение звезд в северной части неба. Ведь у Мирзы Улугбека в его «Зидж Гурагани» есть звезды и северного, и южного неба.

Василию Лаврентьевичу удалось реставрировать несколько крупных глиняных чаш. Обломки их как-то легко сложились в заготовленный им проволочный каркас. Возможно, что система этих чаш, заполненных ртутью, могла служить для отражения… отражения чего?

Помнится, Борис Николаевич Кастальский сказал: для отыскания линии горизонта. Что это значит? Ах, как не хватает ему, Вяткину, знаний! Как он невежествен! Во всем, во всем он зависит от друзей. Вот и сегодня Кастальский обещал приехать и привезти инструменты, необходимые для определения меридиана. И тогда станет ясно… Вот, кажется, едет. Он ли?

На дороге показалось пыльное облако, и Василий Лаврентьевич словно очнулся от сна. По пестрому халату Вяткин узнал Кастальского. Взглянул на часы — около семи вечера. Как всегда, очень немногословно поздоровались и взялись за работу. Молча внесли на холм коричневые ящики с инструментами, поставили их у начала лестницы, на краю траншеи. Борис Николаевич снял халат, тужурку, закатал рукава рубашки и приготовил инструменты.

— Таблицы движения Полярной звезды, — сказал он, доставая из первого ящика тетрадь. — Она кульминирует через меридиан места наблюдения, предположительно, в 9 часов 23 минуты вечера. Сегодня. Отсюда и будем вести счет. Ровно в семь часов двадцать три минуты Борис Николаевич установил нивелир точно в вертикальной плоскости по середине дуг квадранта по двум отвесам.

— Вот, я визирую нить верхнего отвеса по средней нити трубы. Посмотрите.

Василий Лаврентьевич взглянул в прибор и увидал множество пересекающихся паутинок, но не понял, как ведется счет.

— Теперь посмотрите по горизонтальному кругу. Сколько?

— Мне кажется, сто девятнадцать градусов.

— Да. Нониус добавляет к ним пятьдесят минут, нет, точнее, пятьдесят две.

Наблюдение Вяткин тщательно записал в тетрадь. До выхода Полярной звезды в кульминацию — в свою высшую точку — оставалось еще почти два часа. Ученые присели на камни.

— Что, об этом холме есть предания? — спросил Кастальский.

— Множество! Но я расскажу одно. Говорят: искал Мирза Улугбек место для обсерватории, где чище воздух, где шире горизонт, где ярче горят звезды, где нежнее свет луны и жарче свет солнца. Ночью лег он спать и увидел, что постель его — в миндальном саду, у подножия горы Кухак. Увидел, что на подушке лежит его отрубленная голова, а вокруг нее разложено сорок миндальных плодов. И будто в небе горит, весь небосклон озаряя, голубая звезда Альтаир.

— Сон в руку, — сказал мудрец Улугбеку и указал ему на холм Чильбадам. То есть, на этот самый Кухак, где рос миндальный сад из сорока деревьев. Срубили миндальный сад, построили обсерваторию.

— Звезда Альтаир, если не ошибаюсь, альфа Орла? Вон она, видите, на краю Млечного Пути?

— Да. В астрономии очень много арабских названий. Например, звезды Альгениб, Альголь, Альдебаран, Альдерамин, Альтаир, Алфард, и еще немало. Восточная культура и наука, если разобраться, пронизывают общечеловеческую культуру и науку, разделить их невозможно; напрасно европейцы так много говорят о своем влияния на Востоке.

— Вы, Василий Лаврентьевич, настоящий коренной туркестанец! Вас никогда и никуда невозможно переманить и вообще увезти отсюда?

— Невозможно, Борис Николаевич. Тут я родился, тут и в землю лягу. Без Туркестана нет мне жизни.

Они сидели на камнях Тали-Расад, как раз там, где двадцать с небольшим лет спустя вырубят в черной скале могилу для Василия Лаврентьевича. Но в те далекие годы они смотрели не на землю, а на звезды, оба были еще молоды, полны дерзаний, сильные, умные люди, сыновья своего края, своей эпохи. А небо было таким же ясным и ярким, как и во времена Мирзы Улугбека, когда над роскошным зданием обсерватории всходила звезда Альтаир.

— Однако пора, — позвал Борис Николаевич.

Василий Лаврентьевич встал, засветил узкий язычок карбидного фонарика, осветившего сетку нитей прибора. Ровно в девять часов три минуты они сделали второй отсчет; средняя вертикальная нить трубы была точно совмещена с Полярной звездой в момент ее прохождения через меридиан.

— Сколько теперь? — взволнованно спросил Вяткин.

— Сто девятнадцать градусов.

— А по нониусу?

— Плохо видно, что-то не разберешь…

— Я посвечу.