* * *

Значительность мысли, правда жизни, верность лучшим идеалам эпохи, благородные нравственные начала -- вот в чем секрет воздействия последующей эпохи - советского фильма на умы и сердца миллионов. Период раннего русского кино не знал этих качеств.

Молодым мастерам советского кино 20-х годов предстояло совершить настоящий творческий подвиг -- отразить средствами экрана новую действительность, создать монументальный образ народа на переломном этапе развития. Образные средства, накопленные ранним русским кино, для решения такой задачи оказались недостаточными, и Д. Вертов, Л. Кулешов, С. Эйзенштейн, А. Довженко, В. Пудовкин и многие другие начали поиск новых выразительных средств. Особенностью кинопроцесса 20-х годов было то, что практика стала вровень с киномыслью, а сами мастера кино сделались и ведущими его теоретиками.

Дзига Вертов язвительно высмеивал "вакханалию черных орхидей, лиловых негров и экзотических неврастеничек" и, претендуя на афористичность, провозглашал: "Кинодрама -- опиум для народа". Более сдержанный Лев Кулешов повторял: русская "психологическая" драма ложна с самого начала, причем слово "психологическая" в кавычках означало: болезненно-изломанная, полудекадентская.

Молодая советская кинематография явилась в то же время рачительной наследницей иного капитала, доставшегося от эпохи раннего русского кино, - творческих и профессиональных кадров, материально-технической базы, производственного и творческого опыта.

Впрочем, материально-техническая база кинематографии была слабой, а быстро накапливавшийся опыт в киноизданиях фиксировался недостаточно. В наши дни исследователь видит, например, в картине "Кто загубил?" (1916, реж. Н. Туркин) новаторское сочетание в одном кадре наезда и отъезда съемочной камеры, а в картине "Ничтожные" (1916, реж. А. Волков) удачный прием перемещения аппарата вслед за персонажами -- структурный элемент неподвижности по отношению к фигурам в кадре. Журналисты периода раннего русского кино не умели оценить по достоинству таких находок, они предпочитали рассуждать о кинематографе "в целом", стремились к самым широким обобщениям, а частностям уделяли мало внимания. Их деятельность может показаться бесполезной. Но это не так. Отраслевая печать была своего рода "общественной совестью" кинематографической среды. И кто знает, появились бы такие фильмы, как "Царь Иван Васильевич" с Шаляпиным, "Портрет Дориана Грея" Мейерхольда, "Пиковая дама" Протазанова с Мозжухиным, если бы не каждодневные призывы киножурналистов к повышению художественного уровня картин?

Журнал в 20-е годы смог сосредоточиться на творческих проблемах, и для быстро развивавшейся киномысли это было чрезвычайно плодотворно. Сложился новый подтип кинематографического специального журнала -- журнал по вопросам кинопромышленности и кинотехники.

В становлении советской кинопрессы и советского кино приняли активное участие почти все ведущие авторы и сотрудники редакций прежних киноизданий, в том числе В.К. Туркин, М.Н. Алейников, Н.Д. и А.Д. Анощенко, Б.И. Мартов. Даже издатель "Вестника кинематографии" А.А. Ханжонков нашел место среди советских кинематографистов. Процесс приспособления к новой действительности проходил у киножурналистов легче, чем у их коллег из общей печати: в большинстве своем это были люди, широко мыслящие -- именно таких закономерно вовлекало в свою орбиту обращенное к большой аудитории искусство кино.

Б.И. Мартов в 1916 году выступил в "Проекторе" с многозначительным стихотворением в прозе -- в нем своеобразно подведен итог раннему периоду русской кинематографии и намечены для нее новые горизонты:

"Когда человеческий гений создал Кинематограф -- все музы принесли ему свои дары: муза Поэзии одарила его -- немого, способностью безмолвного выявления глубочайших замыслов и переживаний; муза Истории -- дала ему возможность проникать во все века и воссоздавать все эпохи; муза Театра принесла ему в дар тайны своей мимической игры; пластикой и грацией оделила его воздушная муза Балета --- Терпсихора; творчество своих созвучий отдала эму Эвтерпа -- богиня Музыки.
– - И все остальные музы щедро одарили новорожденного.

Но и злые соперницы муз Пошлость, Торгашество, Цинизм и Бездарность, непрошенные, наградили его своими дарами.

И в то время, как дары муз проявились не сразу,-- злые дары их соперниц мгновенно укрепились подле новорожденного и закружили его в своей дикой пляске... Но уже крепнет и достигает зрелости это дивное дитя человеческого гения. И творческие дары божественных муз восторжествуют и воздвигнут новый храм искусства".

Это предсказание сбылось.

Посвящается моей жене

Материк по имени " Алданов "

1.

В написанном перед началом второй мировой войны М.А. Алдановым романе с выразительным названием "Начало конца" есть такая сцена: два персонажа, гуляя по Версальскому парку, ведут нескончаемый разговор о связи времен. Их диалог остроумен и горек, кажется, в воздухе разлито предчувствие катастрофы, и тем острее люди, особенно немолодые, ощущают свое бессилие перед событиями, становятся склонными к иронии. У Алданова диалог прежде всего игра мысли, он лишь в малой степени служит продвижению действия. Писатель сталкивает своих персонажей с масштабными историческими событиями, им приходится сопоставлять прошлое и настоящее, они вспоминают старые афоризмы. Говорят о завершившем первую мировую войну Версальском мирном договоре, о том, что когда-то в Версале братья Монгольфье впервые подняли в воздух наполненный горячим дымом шар.

"- Себастьян Мерсье, памфлетист XVIII века, написал книжку "2440 год". Автор, видите ли, просыпается в 2440 году в Версале и ничего не узнает: груда развалин, и на них плачет седой нищий: ничего не осталось от лучшего в мире дворца, созданного гением и гордостью одного человека.

– А нищий-то отчего плачет? Ему-то что?

– Ваш вопрос не лишен основательности, но, разумеется, этот нищий - сам Людовик XIV, тоже как-то воскресший в 2440 году.

– Какой ужас!