– А ты, Мото, лучше помалкивай, - жандарм вернул бумаги Кессу и небрежно козырнул ему двумя пальцами.
– Сейчас и до тебя дойдет очередь. Уж я-то тебя хорошо знаю. Скажи лучше сам - где ты прячешь контрабанду?

– Да ты что, Джелико?
– вполне натурально возмутился сержант-кондуктор.
– Какая с фронта может быть контрабанда? Ты сам подумай - какая?

– Уже подумал, - жандарм с угрожающим видом двинулся к сержанту-кондуктору.
– Я тебя хорошо знаю, Мото, слишком хорошо. Поэтому предлагаю сдать контрабанду добровольно. В противном случае у меня есть приказ вскрывать полы.

– Да подавись ты, - сержант-кондуктор выдвинул из-под своего кресла плоский цинк и сапогом пнул его в сторону жандарма.

– Вот так бы сразу, - довольно сказал тот, вынимая из поясного футляра золотую разрешительную печать.

– Я одного не могу понять, Джелико - на кой тебе сдалось это фронтовое золото?

– А если завтра титан упадет, а золото взлетит?
– жандарм провел языком по печати и приложил ее к протянутым сержантом-кондуктором бумагам.
– Что ты тогда скажешь, Мото?

– Оно уже никогда не взлетит, Джелико, разве не ясно?

– Это биржевая бабушка еще надвое нашептала, - заметил жандарм, хватаясь обеими руками за тяжелый цинк.

– Дурак ты, Джелико.

– Ты у меня дождешься, Мото. Когда-нибудь я вскрою здесь все полы, отдеру крышу и расковыряю ломом твой туалет.

– Ладно-ладно, - примирительно сказал сержант-кондуктор.
– Забирай свое золото и проваливай. Видеть тебя больше не могу.

– Это местный сумасшедший?
– спросил Кесс, когда за жандармами закрылась дверь, и автобус проехал под поднятым шлагбаумом.
– Ему так нравится золото?

– Это как сказать.

– Но тогда почему он не оприходует какой-нибудь танк?
– Кесс широким жестом обвел панораму за окном.

– Я думаю, что он сбывает патроны криминальным сутенерам, а танки им как раз не нужны. Во всяком случае - пока.

– Вот оно что, - сказал Кесс вслух, подумав при этом: "Да ведь в тылу все черные рынки уже буквально завалены золотыми патронами всех возможных калибров, на любой вкус. Похоже, что вы оба болваны, ребята".

После этого он снова отвернулся к окну и начал наблюдать за дорогой. Впрочем, смотреть там было уже не на что. Сразу за шлагбаумом выгоревшая земля закончилась, и как по команде пошли однообразные зеленые квадраты насаждений молодой кукурузы. Изредка взгляд Кесса останавливался на выгоревшем полотне согнутых спин кукурузных фермеров, да один раз автобус пронесся мимо большого черного джипа с эмблемой "Фонда Мировых Хлебных Заготовок". Рядом с джипом стояло два человека в черном, скорее всего это были инспектора или чиновники ФМХЗ на выезде. Черные костюмы, сорочки, туфли, галстуки-бабочки и очки производили тягостный похоронный эффект и Кесс автоматически отметил это обстоятельство.

– Сколько еще до U-218?
– спросил он у сержанта кондуктора.

– Около четырех часов, - ответил тот, поерзав в своем кресле.
– Самое время соснуть.

Кесс подумал, что сержант-кондуктор полностью прав - мягкий ход автобуса по гладкому асфальту шоссе и унылые мирные виды за окном как бы сами приглашали вздремнуть, но спать почему-то совсем не хотелось. Поэтому сержант решил прибегнуть к испытанному фронтовому снотворному - чтению пропагандистской брошюры по противоречиям Лизма-Низма. Он покопался в походном мешке и извлек на свет потрепанную книжицу в лиловой обложке, раскрыл ее наугад, сделал над собой волевое усилие и уперся глазами в засаленные и залапанные страницы.

"Что такое Лизм, и что такое Низм?
– читал Кесс, чувствуя, как быстро соловеет его единственный натуральный глаз.
– Это две дороги в светлое будущее человечества. Но одна дорога - прямая, светлая, правильная, а другая - темная, извилистая, мрачная и далеко не факт, что она куда-нибудь приведет идущих по ней простаков. И как же нам разобраться - какая из этих дорог правильная, а какая нет? Только непримиримейшая борьба может дать на это ответ. Поэтому - скорее к оружию, братья! Прибегните к этому славному аргументу, и да помогут нам всем Маммонэ, Афродизи и Марз!"

Натуральный глаз Кесса помутнел, его веко словно бы наполнилось тяжелым свинцом и поползло вниз как тяжелый занавес в конце пошлой театральной пьески, пропагандистская брошюра выпала из его рук, а голова сначала опустилась на грудь, а потом уперлась лбом в мягкий подголовник переднего кресла.

Испытанное фронтовое снотворное средство не подкачало и в этот раз, оно сработало так, как надо...

***

Кесс очнулся, когда автобус въехал на центральный проспект U-218 и начал с частыми гудками и глухим воем перегретых моторов продираться к ближайшей военной автостанции через дорожные пробки и заторы. То, что это центральный проспект Кесс понял сразу по огромному количеству заваленных разноцветным тряпьем лотков и прилавков, которые стояли впритык к дорожному полотну, из-за чего толпы гражданских лиц двигались прямо по проезжей части проспекта и, смешиваясь там с ржавыми авто довоенной эпохи, а также с многочисленными вело, био и мото рикшами, формировали и образовывали все эти пробки и заторы.

Автобус то резко срывался с места, то тормозил, то упирался радиатором в какую-нибудь ржавую развалюху, прилавок, лоток, био, вело или мото рикшу, то скрипнув тормозами вставал как вкопанный перед каким-нибудь зазевавшимся гражданским лицом, и это очень скоро начало действовать сержанту на нервы. Впереди ругался последними военными словами красный от чая и злости сержант-кондуктор и сквозь полупрозрачную занавеску кабины было видно, как мечется и подпрыгивает в своем кресле шофер-инспектор автобуса.