Вскоре сержант-кондуктор не выдержал. Он открыл дверь, встал на подножку и начал изрыгать на толпу совсем уже страшные военные проклятия, размахивая при этом большой полосатой палкой.

– С дороги, грязные скоты!
– кричал он.
– С дороги, или я, Маммонэ свидетель, открою по вам огонь!

Кесс видел, через полупрозрачную занавеску, как шофер-инспектор оставил в покое рулевое колесо и вытащил из-за спинки кресла мутно сверкнувшую тусклым золотом короткоствольную штурмовую винтовку. Он как раз начал возиться со своей дверью, которая или заклинила, или была заблокирована снаружи, когда Кесс решил сойти.

Сержант быстро защелкнул на ошейнике Джоуля два золотых карабина, подхватил свой походный мешок и двинулся к выходу.

– Сходишь?
– спросил красный от крика и чая сержант-кондуктор, когда Кесс спускался по ступеням.

– Да.

– Правильно делаешь, - сержант-кондуктор вытер тяжелые капли пота, которые гроздями висели на его красном подбородке промокшим рукавом кителя.
– А мы тут, похоже, застряли надолго. Праздник у них сегодня, что ли?

– У них здесь каждый день праздник, - заметил Кесс, спрыгивая на грязный асфальт.
– Он называется "мир". Будь здоров, кондуктор.

– И ты не болей. Куда прешь, гражданская сволочь?
– сержант-кондуктор с такой силой и остервенением огрел своей полосатой палкой какого-то тучного гражданского, что тот сразу сел прямо на дорожное полотно, словно бы вдавился в него серыми от пыли шортами, и теперь сидел там, широко раскинув грязные полные ноги, страшно выпучив глаза и прижимая к голове окровавленную ладонь. Это зрелище было до того невоенным, до того омерзительным, что Кесс тихо выругался и, дернув за поводок, как бы ввинтился в горячий поток гражданских лиц, намереваясь как можно быстрее пробиться через него и уйти с этого проспекта на какую-нибудь боковую улицу.

Пробираться по проспекту было очень тяжело из-за жары, толкотни и тяжелых городских запахов человеческого пота, дешевого одеколона, горелого масла, несвежей уличной снеди и еще каких-то тяжелых городских ароматов, которые смешивались в ужасное амбре и буквально не давали вздохнуть. Оказавшись снаружи автобусного салона Кесс с Джоулем словно бы ввинтились в узкий душный мешок, состоящий из раскаленного асфальта, выгоревшего на солнце тряпья, горячего ржавого железа, криков, глухого урчания маломощных моторов и потных гражданских тел. Джоуль сразу как-то сник и прижался к сапогу Кесса, его уши словно бы приклеились к лохматой голове, а хвост безвольно обвис и поджался под задние лапы. Сразу было видно, что это полевая собака, которая первый раз оказалась в таком месте.

– Ну-ну, - сказал Кесс, потрепав Джоуля по голове.
– Спокойно. Спокойно.

Вдобавок ко всему, как только они оказались в этом узком и душном мешке, по обмундированию Кесса начали шарить ловкие и легкие пальчики. Они быстро ощупали обмундирование и походный мешок, а потом переместились в область карманов кителя и галифе, как бы намереваясь проникнуть под их застежки и клапаны, и он пару раз ловил их специальным захватом их, но не смог удержать, потому, что эти легкие пальчики были покрыты какой-то скользкой и липкой дрянью. Поэтому сержанту вскоре пришлось сбросить с плеча походный мешок и прижать его накладными карманами, в которых лежали сопроводительные документы и отпускные вафли прямо к своему животу.

Это городское гражданское безобразие страшно злило и быстро утомляло, поэтому Кесс решил не пробиваться на боковые улицы самому, а немедленно нанять какого-нибудь рикшу, чтобы побыстрее покинуть узкий и душный мешок, который в его сознании из центрального проспекта U-218 уже давно превратился в ловушку для военных отпускников.

Мото и велорикши прочно стояли в заторах рядом со ржавыми довоенными авто и лишь биорикши кое-как через них пока еще протискивались, буквально перепрыгивая и переваливаясь своими легкими колесами через капоты, прилавки и тела гражданских. Один такой биорикша как раз вращал своими колесами неподалеку и Кесс начала пробиваться к нему сквозь очередную пробку энергично работая локтями и коленями.

– Куда?
– не оборачиваясь, спросил биорикша, когда Кесс и Джоуль запрыгнули под кожаный балдахин его коляски.

– Подальше отсюда, - сказал Кесс, задергивая за собой кожаный балдахин.
– И побыстрее. Плачу двойную.

Мышцы на голой спине биорикши вздулись узловатыми буграми и он с такой силой дернулся вперед, что опрокинул на проезжую часть два или три лотка с какими-то грязными тряпками. Сразу за лотками оказалась низкая и темная арка в которую биорикша протиснулся с неподражаемым мастерством и уже через минуту они катили по какой-то боковой улице, полностью безлюдной, заросшей вьющейся по стенам зеленью и прохладной. Хлопая тяжелыми ступнями по брусчатке, биорикша быстро бежал по узкой и тихой улице, бугры мышц на его спине уже покрывались потом и матово блестели в полумраке.

– Куда дальше?
– спросил биорикша, когда шум, теснота и духота центрального проспекта остались далеко позади.

– К храму, - неожиданно для себя самого сказал Кесс.

– К какому?
– спросил биорикша.

– У вас их много?

– Да.

– К храму Маммонэ. Самому большому и старому.

Биорикша резко взял влево, потом снова нырнул под арку, потом еще под одну и вскоре Кесс совсем успокоился, он понял, что инстинктивно взял правильное городское направление.

И действительно, зачем сразу ехать в военный госпиталь? Он все равно никуда не денется, никуда не убежит от них с Джоулем. А вот посетить какой-нибудь храм никогда не помешает. Тем более не какой-нибудь там походный, а самый настоящий - городской, большой и старый.