– Не хочу.
– Она помолчала, пережевывая с отсутствующим видом гриб.
– Но спасибо. На самом деле это что-то вроде игры. Он не бьет туда, где больно. Я не старая и не толстая, и прекрасно об этом знаю.

Я вспомнил ее слезы у бронетранспортера и решил ступить на опасную почву:

– Сегодня он, кажется, тебя зацепил какими-то карамельками.

Ложка Вероники замерла между миской и ртом, задрожала.

– Заметил?
– шепнула она.

– Заметил ли я, как кто-то рядом испытывает сильную эмоцию? Это что, вопрос?

Она положила ложку и вытерла глаза рукавом комбинезона.

– Когда ему было четыре, отец согласился оставить его в живых, но только на положении арестанта. Джеронимо сидел у себя в комнате. Я носила ему еду. Все то же самое, что ела сама, что ели солдаты. Только один день в неделю меня заменяла одна... женщина. Она таскала ему конфеты. Я злилась, что она его балует, видела, как он ждет воскресенья. А когда настал мой день рождения, меня освободили от строевой... Вообще от всего. И позволили торт, конфеты. Солдаты со мной немного посидели, но им это было скучно. Я собрала конфеты и пошла к Джеронимо. Мне-то все равно, что есть, так приучили. И, знаешь... Когда я вошла, он побежал мне навстречу с большим пакетом. "С днем рождения, сестра!
– крикнул, протягивая пакет.
– Вот! Это тебе! Конфеты! Они знаешь, какие вкусные?!"

Вероника замолчала, глядя в стену. Я, не шевелясь и не дыша, ждал продолжения.

– Он не ел конфеты, которые приносила та женщина, - донесся до меня шепот.
– Откладывал к моему дню рождения. Думал, что конфеты - это такая редкость, которая только раз в неделю бывает, а мне не достается вовсе. Я тогда впервые в жизни солгала. Пила с ним чай и изображала восторг. А свои конфеты подарить так и не решилась.

Моего эмоционального двойника рассказ поверг в ступор. Он и вообразить не мог, что двое детей, пьющих чай с конфетами, могут дать такую пищу.

– Если я дружески положу руку тебе на плечо, ты мне ее снова вывихнешь?
– спросил я.

– Сломаю, - вздохнула Вероника.

– Тогда мой эмоциональный двойник делает это в ментальной плоскости.

Вероника усмехнулась.

– Моя внутренняя богиня благодарна. Прости, что назвала душевнобольным ребенком. Случайно вырвалось. Вообще-то я имела в виду Джеронимо, но тут же испугалась, что он обидится, и... вот.

– Да ладно, - махнул я ложкой.
– Ты была права. Если в оскорблении нет кусочка правды, оно не работает.

В тишине мы продолжали есть склизкие противные грибы. Вскоре зашевелился Джеронимо. Он распаковал свой рюкзак, кряхтя, вытащил лампу-шарманку и включил свет. Я сверился с внутренними часами. Без десяти восемь.

– Не понимаю, какой смысл шептаться в углу, если не собираешься делать мне племянников?
– проворчал он, роясь в недрах рюкзака.
– Это какая-то греховная связь младенца с престарелой гетерой.

Джеронимо извлек тот самый сверток, от которого отказался его учитель. Сняв два слоя оберточной бумаги, разложил на подносе бутерброды с сыром и колбасой, тонущие в кетчупе с майонезом, украшенные веточками синтезированного укропа и синтезированной петрушки.

– Ах, как жаль, что вы уже наелись вкуснейших тушеных грибов!
– Сидя, скрестив ноги перед подносом, Джеронимо трагически покачал головой.
– Теперь мне, несчастному, придется съесть все в одиночестве. И никто, никто в целом свете не придет на помощь, и я сдохну от ожирения.

– !..
– Хором выкрикнув неприличное слово, мы с Вероникой отставили миски и бросились к подносу.

Хвала всем богам, за завтраком Джеронимо хранил молчание. Лишь съев последний кусок, он произнес:

– Земля тебе пухом, дон Эстебан. Ты был прекрасным учителем.

Я замер, как молнией пораженный воспоминанием об изможденном старике в казематах Альтомирано. Вздрогнула Вероника. Посмотрев на нее, Джеронимо сказал:

– Что? Не только твои друзья могут умирать, представь себе.

Я был уверен, что Вероника сядет рядом с братом, утешит его, но она слова не сказала. И, наверное, знала, что делала, потому что Джеронимо тут же принялся ворчать про толстую каргу, которая до такой степени уродлива телом и духом, что отказалась перебить крошечный отрядик солдат, и по чьей вине мы сейчас делим последние бутерброды в тюремной камере.

Вероника старалась не обращать на него внимания. Отошла к унитазу. Я уж было хотел деликатно отвернуться, но тут зажурчала вода. Оказывается, там, в темном угу, таилась еще и раковина. Сполоснув руки и умывшись, Вероника вернулась к нам.

– Перед обстрелом ты сказал что мы не в Мексике, - посмотрела она на меня.

– Ну да, - отозвался я и поймал на себе насмешливый взгляд Джеронимо.
– Это просто... Ну, не знаю... Самовнушение, что ли. Сказка. Легенда. Тебя не смущает, что мы по-русски говорим?