Это был решающий момент: Урбану следовало окончательно определить тактику. Либо он и дальше будет пытаться делать хорошую мину при плохой игре, либо раскроет карты и расскажет об истинном положении дел. Либо он оплатит все поставки и предъявит новые гарантии... Либо... Голос Кирхмайра по телефону намекал на другую возможность, на конкретное предложение, которое ему будет сделано. Именно этого предложения он теперь и ждал, сгорая от нетерпения, однако Урбан, попыхивая сигарой, все еще колебался или делал вид, что колеблется.

Но тут он наконец ответил, и такого ответа Фогтман ожидал меньше всего:

— Чек вам выписан, господин Фогтман.

Выходит, Кирхмайр, безмолвно застывший на своем стуле, просчитался? Или Урбан в последний момент передумал? А может, это только блеф?

— Я в любом случае немедленно предъявлю его к оплате, — сказал он.

— И правильно сделаете, — отозвался Урбан. — Я даже вынужден просить вас об этом. Хоть это и причинит нам известные затруднения.

— Значит, затруднений вы не отрицаете? — наседал он, решив не отступаться. Но в глубине душе ему было страшно доказывать правоту своих опасений, ибо судьба его теперь накрепко срослась с судьбой этой фирмы и чек Урбана, даже если он не липа, ничуть его не спасет.

— Затруднения, бесспорно, есть, — вымолвил Урбан.

— К сожалению. Несмотря на все наши старания, — поддакнул Кирхмайр.

Урбан никак не отреагировал на это замечание. Он стряхнул пепел с сигары. Было что-то странно торжественное, почти жреческое в этом жесте.

— Вышеупомянутые затруднения, — произнес Урбан загадочно, — кому-то могут повредить, а кому-то и принести пользу. Я вижу только один способ обратить их нам на пользу. Ведь, в сущности, причина бед совсем не в нас...

Три часа спустя Фогтман вернулся в гостиницу — взбудораженный, задыхаясь от волнения. Самообладание, которое он с таким трудом сохранял во время беседы с Урбаном и Кирхмайром, покинуло его уже в вестибюле, и, к изумлению ночного портье, он, минуя лифт, через две ступеньки взбежал по лестнице на третий этаж и с шумом распахнул дверь своего номера. Все произошло именно так, как и предсказывал Кирхмайр.

Урбан рассказал, каким образом намерен вывести из дела Хохстраата и передать фирму в его руки. Первейшее условие Фогтмана — тщательная проверка всей финансовой документации — было принято безоговорочно. Путь был открыт, будущее распласталось перед ним бескрайним простором — входи, завоевывай! Отныне все пойдет по-новому.

И чек ему вручили как бы между делом. Завтра же утром он предъявит его к оплате. Ближе к двенадцати еще раз позвонит Лотару. Уже в конце переговоров, когда они с Урбаном и Кирхмайром зашли выпить в бар, он успел позвонить Лотару и срочно вызвал его в Мюнхен. Лотар ему необходим — ведь решать нужно немедленно, пока Урбан не подыскал других претендентов. Если Хохстраат вдруг выкинет белый флаг, они должны быть во всеоружии.

Лотар сперва было заупрямился, но потом загорелся. Видно, тоже заразился его горячкой. Ему нужно только отложить две деловые встречи. Если это удастся, он обещал быть в Мюнхене завтра к ночи.

Может, позвонить еще раз, объяснить, что дело не терпит? Ведь такая возможность выпадает раз в жизни. У Лотара, правда, нюх на такие вещи, но вдруг он еще ничего не понял? Хотя нет, пожалуй, не стоит. Первый час, Лотар, наверное, уже спит. А вот сам он ни за что не заснет. Надо бы свежим воздухом подышать. Или напиться. В мини-баре есть виски и пиво, но оставаться в номере неохота. Тут как в тюрьме, а ему еще столько ждать, нет, он тут не выдержит. Слишком он возбужден, слишком ему не по себе. Даже чек на такую большую сумму и то как-то беспокоит. Да здесь ли он? Надо проверить. Он сунул чек в бумажник, в потайное отделение, да, вот он. «54 347 м.» и прописью — «пятьдесят четыре тысячи триста сорок семь марок», а ниже размашистая подпись Урбана и печать фирмы. Обычно такие суммы разбивают на несколько чеков, но Урбан предпочел красивый жест. Подумать только: клочок бумаги — а какие таит в себе возможности! Сколько людей убивали из-за куда меньшей суммы, сколько людей с куда меньших денег начинали строить свое счастье. У себя в кабинете он вряд ли стал бы об этом размышлять, но здесь, в гостиничном номере, все видится иначе. Эта бумажка, которую он разглядывает при свете дешевой люстры, столько всего сулит в будущем. Он задумчиво поднес ее к губам и поцеловал. Холодная, гладкая, почти неосязаемая, она, казалось, вот-вот растает в темноте, ибо на какой-то миг он зажмурился.

Он сунул чек обратно в потайное отделение, и тут на глаза ему попалась фотокарточка: темноволосая молодая женщина в купальнике на фоне спокойной глади южной бухты. Йованка, какой она была двадцать три года назад. Он давно уже о ней не вспоминал. Если Йованка вообще жива, она, конечно, давно уже не та, что женщина на фото, чье тело столь обольстительно и нежно купается в игре света и тени. В некотором смысле она ведь лучшее, что было у него в жизни, и когда он женился на Элизабет, она еще долго тревожила его воображение, словно грозный и манящий призрак, но постепенно все это умерло.

Да? Разве? Почему же так забилось сердце? Неужели эта картинка, этот запечатленный миг давно минувших времен все еще струит свое таинственное излучение, которое он прежде всегда ощущал, стоило ему склониться над снимком? Но нет, это уже другое — всего лишь отзвук воспоминаний, оживший фантом.

В последний раз он видел ее, когда она, голая, в дремотном забытьи, лежала на кухонном столе. Для нее это был конец, для него это было начало. Лживыми посулами он вынудил Йованку согласиться. Чтобы удержать его, она убила в себе ребенка.